Его-Моя биография Великого Футуриста
Шрифт:
Взял автомобиль, помчался бульварами по площадям Бастилии к июльской колонне, — башни Эйфеля, Луврского музея, Согласия с Луксорским обелиском, Карусели, Л'Этуалэ с триумфальной аркой.
Вечером стоял на балконе своего номера изумленный электрическим океаном огней.
Поехал по казачкам Монмарта, напился абсенту, в Мулен-руж шампанского.
В следующие дни взялся за работу: начали с В. А. Лебедевым ездить на аэродром, в Иссиле-Мулино, а там — аеропланные мастерские, ангары, авиационные школы, полеты.
Пассажиром
Перед полетом выпил стакан коньяку на случай более легкого раставанья с жизненной суетой, выпил и сам авиатор.
Полет оказался пьянее: мне совершенно вскружило голову и я — кажется — заорал во всю глотку от наплыва энтузиазма.
Было жутко-ново до божественности ощущенья, до ясности райских галлюцинаций, до сумасшедшей красоты.
От счастья испытанного полета два дня я невыходил из кабаков Монмарта, упорно исследуя абсент — любимое орошенье Артюра Рембо и Верлена.
Подошел чудесный праздник Карнавал Микарем.
Согни тысяч жизнерадостных парижан с утра, во всяческих маскардностях, с оркестрами, колоссальными цветами, плакатами, песнями и весельем рассыпались по бульварам.
Встреча белых королев Карнавала у Луврского музея была украшена прилетом аероплана, с котораго авиатор бросал королевам (выборным работницам) живые цветы и конфетти.
А вечером от щедрого бросанья конфетти — улицы на четверть покрылись разноцветным бумажным снегом.
Мой подъем на башню Эйфеля в сильный ветер заставил меня искренно оценить высокие достиженья столицы Мира.
Мне очень понравилось парижское уменье жить на улице, чувствовать себя культурно-демократически.
В гигантских многоярусных магазинах Бон марше, Лувр я накупил всякой ерунды ради обворожительных продавщиц.
Дальше.
Я решил ехать в Лондон на всемирную выставку воздухоплаванья.
На океанском корабле через атлантический Ла-манш меня дьявольски укачало.
Меня и знаменитого Фармана (тоже укаченного) спасал Лебедев.
После переправы в Лондон — вся Англия качалась в моих глазах дня три, вместе с выставкой авиации, где я бродил: значит недаром пишут, что Лондон всегда окутан густым туманом.
В ресторанах меня поразил пуддинг с ликером — зажженный.
Парижская простота улиц сменилась чопорной Пикадилли.
Удивили туннели под Темзой, музей Индии, Хрустальный дворец, Истэнд — морская торговля вдоль гавани Темзы.
На аеродроме в Гендоне проводил полетные дни, гонялся на автомобилях, завтракал у каких-то лордов в честь авиаторов, видел суфражисток и не видел капли искусства — всюду буржуазная отсталость, провинциальность.
— Зато — футбол — гениальный.
— Гуд-бай.
— Дальше.
Обратно через Ламанш — было спокойно — начался отлив и корабль наклонившись очутился на земле около
Я, Лебедев, и еще несколько спортсменов американцев спустились по веревочной лестнице и бросились бежать по дну морскому сквозь туман к Булоню сюрмер и добравшись, укатили в Париж.
В Париже расстался с Лебедевым и уехал в Милан.
Оревуар.
В Милане в Скала пел Шаляпин, летали над античными статуями аеропланы, возвещая Современность.
Заехал во Флоренцию, в Венецию.
Плавал в гондолах по безчисленным каналам, смотрел картины, итальянок, ел фрукты, пил вино, изучал старину.
Дальше.
Вена.
Венские дивные кофейни, венское пиво, вино, кофе, кружевные венки, всюду музыка, венгерские танцы, обилие журналов.
Вена исключительно понравилась.
Дальше.
Снова Берлин Иоганисталь — аэродром.
Летаю восторженно на цепелине над Берлином-ауфидерзейн.
Дальше.
Петербург.
Покупаю аероплан Блерио, еду в Гатчино — тренироваться на аеродроме.
Сначала рулирую, бегая по земле, потом взлетаю по прямой и делаю виражи.
Один раз падаю с небольшой высоты, ломаю хвост аероплана и царапаю себе ноги.
Уезжаю с аеропланом в Пермь — тренируюсь там на песках возле Камы.
Потом к зиме всей семьей — я. Августа, Женя, Шура, фрейлин (ныне Мальцева) и сестра Соня — едем жить в Варшаву-с аеропланом: я серьезно тренироваться на званье пилота — авиатора.
Перед самым отъездом к Августе пришел наш жулик — управляющий и давай вымогать — подписать ему векселей на одинадцать тысяч, встал он на колени, плакал, молил кумушку, крестился.
Я хотел его выгнать по шее, но Августа мне запретила вмешиваться в коммерцию и подписала — по слабости женской на свою ответственность.
Управляющий возликовал, учтя векселя.
Мне было больно, стыдно.
На аероплане
Сейчас же по приезде в Варшаву (1911 — осень) Я энергично взялся за полеты.
На великолепном аеродроме Любомирскаго на поле, благодаря знаменитому авиатору — инструктору и другу моему X. Н. Славоросову, мои полеты на аероплане Таубе пошли интенсивно-успешно
Тут же летали со мной известности: Кампо-Сципио, Янковский (чудесный — беззаветный рыцарь воздуха), Сегно, Лерхе.
Славоросов совершал звездные полеты и был (и остался) общим любимцем, чья карьера началась с того, что он поступил в этот же авиационный завод простым рабочим.
Позже он приобрел заграницей мировое имя гениального летчика.
Наша варшавская авиаторская жизнь среди крыльев, моторов, бензина и запаха масла, носила неземной характер.
Мы жили небесными птицами: летали, пели песни (в авиаторской было пианино), веселились, пировали танцовали клохс-данс.