Его-Моя биография Великого Футуриста

Каменский Василий Васильевич

Счастливый утровеющий час да встретит юношеские глаза Поэта, сияющие счастьем осенняго перелета с севера на юг, с Цингала на Ай-Петри.

К снегу — в Москву — стану там издавать Эту книгу, но как — еще незнаю.

Изменила ли революция теперь условья издательства или предстоит борьба с прежним ужасом — увидим. Если будет нужно — возьмем свое силой молодости, надавим упругими бицепсами Духа и Тела, но неуступим тьме.

Наша закаленность в борьбе за святое дело Истины, наша загорелость от солнца культуры, наша радиоактивная энергия, наша гениальная футуристичность — верная порука за наше победное шествье —

— Дальше.

Революция Духа — за нами.

За нами — все молодое Человечество со всей своей красотой вольнотворческого бунта.

Революция дала великое

благословенье нашему Футуризму на океанский размах.

За нами подвиги гениальных парней — Достойных сынов своего пророческого искусства.

Имя Великого футуриста Василья Каменского еще много тысяч раз будет алошелково развеваться сокрушительным знаменем над молодецкими головами юношей и девушек.

Тише.

Сейчас Поэт будет читать Стихи.

Он совершит чудо.

Василий Каменский — Живой Памятник

Комитрагический моей души вой Разливен будто на Каме пикник Долго ли буду стоять я — Живой Из ядрёного мяса Памятник. Пожалуйста — Громче смотрите Во все колокола и глаза — Это я — ваш покоритель (Пожал в уста) Воспевающий жизни против и за. А вы — эй публика — только Капут Пригвождали на чугунные памятники. Сегодня иное — Живой гляжу на толпу — Я нарочно приехал с Каменки. Довольно обманывать Великих Поэтов Чья жизнь пчелы многотрудней — Творящих тропическое лето Гам — где вы стынете от стужи будней. Пора возносить песнебойцев При жизни на пьедестал — Пускай таланты еще утроятся Чтобы каждый чудом стал. Я верю — когда будем покойниками Вы удивитесь Святой нашей скромности — А теперь обзываете футуроразбойниками — Гениальных Детей Современности. Чтить и славить привыкли вы мертвых Оскорбляя академьями памятниками — С галками. А живых нас — Истинных, Вольных и Гордых Готовы измолотить скалками. Какая вы публика — злая да каменная Несогретая огнем футуризма Ведь пророк — один пламенный я Обожгу до идей Анархизма. Какая вы публика — странная да шаршавая — Знаю что Высотой вам наскучу — На аероплане взнесенный в Варшаве я Часто видел внизу муравьиную кучу. И никому небыло дела До футуриста-летчика Толпа на базарах — в аллее Галдела Или на юбилее Заводчика. Разве нужна гениальность наживам — Бакалейно-коммерческим клубам. Вот почему перед вами Живым Я стою одиноким Колумбом. Вся Судьба моя — Призрак на миг — Как звено пролетающей Птицы — Пусть Василью Каменскому

Памятник Только Любимой приснится.

Эхх и мма и ну

Эхх и летит Поэт

Мма — и купается в лебединых облаках.

Ну-и что ж.

Памятник ли, судьба ли, любимая ли, один ли.

Взлетел Поэт — крылья в небесности. Незнает, неведает, неждет. Все есть, все с Ним. А зачем Памятник, ненадо.

И нетакой Он: где нибудь будет стоять на тропинке в горах у моря или на Каменке (у часовни Своей) с посохом, с мешком (сухари, чай и стихи) за спиной — это и будет — памятник.

Это и приснится любимой — и может быть у стога свежого сена накошенных мечтаний о солнце.

Помнится Ему: белый домик, ограда церковная и месяц молодой, четкий.

И летит Поэт к счастью.

Я кончаю книгу и думаю о восковой свече — о кротости во имя Его перед иконостасом судьбы.

Меня осудят все — ивы, чье сердце чутко только для себя и немного для близких, — и вы, чья дружба ограничена и условна, — и вы — и даже вы — чья любовь гордо называется любовью.

И меня будут судить: ведь я сохранил Поэта до этой Книги, а теперь пусть Он — полетает — согреется.

Эхх — голова — голова.

Я еще огненнее верю: я молюсь о Его голове.

Только бы удержалась голова.

А судьи кто.

Ну ничего, пустяки, ненадо, трава.

Он летит и если увидит озеро счастья, и если будет надо — опустится.

Я желаю Ему творческого покоя.

Он кажется ищет успокоиться.

Я кончаю книгу — я устал работать, мне трудно писать, и писать, и видеть как мимо проходит жизнь, полная ошибок, сомнений, горений, борьбы, порывов

А где — Чудо.

В чем — Истина дней на земле.

Я незнаю.

Знает только Он — ведь Он так сейчас — эхх и мма и ну высоко.

Что вопросы Ему, когда Он — весь ответ, весь песня, весь любовь.

И весь Он — Чудо, великое Чудо.

И Чудо настолько, что сейчас я печатаю (а еще недавно я незнал буду ли печатать эту книгу о Нем) и мне неверится в расцветающее счастье: Он встретил чудесных друзей П. Е. и Н. Д. Филипповых и эти Трое основали книгоиздательство Китоврас.

И эти Трое чуют Великий Пролом, собирая Единую Стаю Гениев.

Перелётный крик Лебедя

Святая — кроткая — напевная — южная.

Зовно грустит в Камышах Поэт о Тебе, когда вечером видит на дне озера упавшие звезды.

Или это Глаза Ее изумрудные.

И глубина — глубина — глубина.

Ах, детка — любимая.

Ведь только Он знает, как надо подойти к изголовью кровати Твоей, чтобы уходя — улетая в ночь оставить Тебе тихую теплую сказку — как свет лампады в углу у икон.

Он с тобой — в Единой Душе.

Он — рыцарь истинный.

Это Он в печном Завтра — когда приходил вечерами в гости — видел в картине Георгия Якулова призрак Лебедя, — склоненную голову в грустинной изгибности.

Один — потомучто и полон любви, и полетов, и песен, и встреч.

Ах, детка, детка. Разве забудет Он Солнце. И разве невспомнишь Ты: Я — Поэт — и хочу чтоб жемчужная Набегала волна за волной — Чтобы ты неизменная южная Неразлучалась со мной. (28-го октября)

Это — горсточка из океана трепетного созерцанья. А я — что я.

Пастух поющий на свирели Его Поэмию о Соловье. Поющий в глубокой комнате Прасковьи Ефимовны.

(Сейчас я вспомнил вечер на Каменке весной: хоркают вальдшнепы — поют соловьи, а я лежу у окна в часовне своей тишины — в соснах — и звездно мечтаю о друзьях — где, кто, зачем).

Может быть ненадо томиться так о друзьях — тогда скажите мне.

Детка, детка.

Я — Мудрец — я от Мира, но я-Ребенок — я кем то оставлен.