Его тайная одержимость
Шрифт:
Наконец неуверенно кивает, отвечая на мой вопрос:
— Проводите.
13. ОН
Сонина родня скрылась в правом крыле дома, тогда как я снова сворачиваю в лево, туда, где я еще несколько минут назад совершил очередную ошибку по отношению к своему недоступному ангелу, — поцеловал ее.
Прохожу мимо двери, за которой скрывается мой кабинет и останавливаюсь у следующей. Это как-то неосознанно выходит. Но хочу, чтобы она была как можно ближе. А я практически
Толкаю дверь, кожей ощущая, что Соня следует за мной.
— Твоя комната, — сухо выдавливаю.
Нерешительно проходится по мягкому ковру, будто боясь его запачкать, и останавливается напротив меня вполоборота, пока я плотно прикрываю дверь. Не спешит поворачиваться.
— Роман, — строго так произносит мое имя, вновь принимаясь теребить оборку на своей кофточке. — Насчет отца… если я уговорю его на обследование, вы не откажетесь потом от своих слов? Поможете ему?
Поднимает на меня умоляющий взгляд. Но я вижу каких трудов ей стоит скрывать презрение.
— Не откажусь, я сделаю все возможное, чтобы помочь ему, — отвечаю уверенно.
Естественно. Ведь это мой едва ли не единственный шанс на прощение. Даже не сомневался, что причина, по которой она хоть немного сменила гнев на милость, кроется именно в этом.
— Спасибо вам, — выдавливает благодарность, а мне от самого себя противно становится, что ей приходится передо мной-мудаком на свою гордость наступать.
— Может я еще могу что-нибудь для тебя сделать? — ну же, пожалуйста. Дай мне такую возможность.
— Больше ничего не нужно, — опускает глаза и отворачивается, вроде давая понять, что разговор окончен. — Вы и так уже сделали больше, чем надо было…
И эта ее фраза последняя, как очередная спица в мою и без того уже пострадавшую совесть. Знаю я, что глупостей наделал, но позволь ты мне все исправить!
Черт побери…
Не сразу понимаю, что нарушил безопасную дистанцию. Подошел слишком близко, и это может добром не кончиться. Руки, без ведома мозга, тянуться к съежившейся девушке.
Насилу вынуждаю себя остановиться. Ладони так и зависают в считаных сантиметрах над хрупкими плечами.
Чувствую ее тепло. Но не могу прикоснуться. Не имею права.
— Прости меня, Сонь.
— Никогда, — без ножа режет она, — никогда больше не говорите ничего подобного. Вам не за что просить прощения, потому что между нами никогда ничего не было.
Хочет все забыть. И меня заставить.
Ладони сами в кулаки сжимаются.
А я даже перечить ей в этом не могу. Клянусь, лучше бы она на меня тогда заяву накатала! Чем теперь делать вид, что я никогда не держал ее в своих руках. Не целовал…
Она шагает вперед, отстраняясь от меня только сейчас:
— Никогда не подходите так близко к своей свояченице, не то люди могут подумать что-то недоброе, — будто назло говорит, поднимая
— Мне плевать, что подумают люди, — шиплю. — Мне важно только твое мнение…
Она поворачивается так резко, что я едва не давлюсь своей злостью.
— Мое мнение?! — усмехается недобро. — Что ж, вот вам мое мнение! Стоило сразу представится женихом моей сестры, чтобы я не чувствовала теперь себя настолько отвратительно!
— Черт, — понимаю, насколько все запуталось, и пока подбираю слова, на автопилоте шагаю ближе к ней. — Я не был тогда ее женихом…
— Это неважно! — взрывает ее. — Жених, парень — вы изменили моей сестре с-со… мной.
Последнее она уже шепчет едва ли не в истерике.
— Сонь, все было не так. Если тебя это хоть немного успокоит, тогда мы с Линой были просто друзьями, — пытаюсь объясниться.
Вижу, что ей хочется мне поверить. Даже рот приоткрывает, словно от удивления. Или же облегчения. Смотрит долгим испытующим взглядом.
— Клянусь, — зачем-то добавляю я. — Хочешь, спроси у Гали сама.
Хмурится, и отводит взгляд, в котором в миг потухла какая-то едва уловимая надежда. Дрожащей рукой поглаживает животик, будто пытаясь успокоить и малыша, и саму себя заодно. А я до скрипа челюсти сжимаю, борясь с желанием сделать тоже самое.
— Это все — больше не имеет значения, — решается она. — Кем бы вы ни были тогда — сейчас вы мой будущий зять. Поэтому я очень прошу вас больше никогда в жизни не вспоминать о том, что тогда произошло, — ее голос будто теряет силу с каждым произнесенным словом. — Забудьте, пожалуйста. А мое прощение вам и не нужно. Раз вы не изменяли моей сестре, значит ни в чем и не провинились передо мной. Я сама виновата в том не меньше…
Все же не могу удержаться. Протягиваю руку и касаюсь шелковых волос:
— Ни в чем ты не виновата, мой ангел.
Поднимает на меня глаза. И я невольно задерживаю дыхание, видя, что в них собрались слезы.
— Что я наделала? — ловит ртом воздух.
— Эй-эй, тише, маленькая, — обхватываю ее лицо ладонями.
Закусывает губку, прикрывая глаза, словно не в силах даже видеть меня. Пытается подавить болезненный стон, но он все же срывается с ее губ. Прижимаю ее голову к своей груди, чувствуя, как Соня всем телом содрогается от рыданий.
Целую в макушку. И мне страшно.
Девочка, которую я с трудом вынудил поплакать, выкрав ее с собственной свадьбы, теперь вдруг плачет, едва увидев меня.
Настолько меня боится?
Что же я наделал…
— Я больше не трону, Сонечка, — бормочу я, уже догадываясь, каких трудов мне будет стоить сдержать это обещание. — Никогда больше прикоснуться не посмею. Ты только не бойся меня. Умоляю…
14. ОНА
Катастрофа! Вот что я наделала.