Его тайные желания
Шрифт:
Еще одно небольшое препятствие и я, наконец, дома. Стянула кроссовки, куртку и шапку, схватила пакеты за уже растянутые целлофановые ручки и унесла их в кухню, чтобы разобрать, когда руки и ноги перестанут гудеть, как трансформаторные будки.
Сегодня был сумасшедший день. Больше никогда не стану прогуливать ни универ, ни смену в кондитерской. Сначала пришлось объясняться перед несколькими преподавателями о причинах своего отсутствия на их занятиях, а потом в качестве извинений пообещать им доклады на выбранные ими темы. В кондитерской пришлось выслушать долгую
Переоделась в домашнюю майку и шорты, натянула гольфы, собрала волосы в пучок и уже машинальным за сегодня жестом набрала номер Вилки. Всё еще вне зоны. Артем то же самое.
Мысленно пообещав им самую жестокую расправу, когда они, наконец, изволят явить себя этому миру, прошла в кухню и приступила к разбору пакетов. Мама приедет через три дня, а дома уже поселилась пыль, для борьбы с которой пришлось накупить моющих, так как на домашних полках почти ничего не оказалось.
Продукты заняли свое место в холодильнике и в ящиках гарнитура, а я заняла своё место за столом, попивая горячий чай. За окном уже совсем стемнело. Еще пара часов и можно будет отправляться спать. Хотя, нет. Спать не выйдет, потому что нужно в срочном порядке обрубать хвосты, которые я успела собрать на свой зад всего за пару дней.
Вилку с Тёмой, наверняка, будет ждать та же участь, когда они выйдут из сумрака своей странной любви.
Может, стоит им написать по сообщению в соцсети, чтобы они знали, к чему им готовиться?
Точно! Так и сделаю.
Держа в одной руке кружку с горячим чаем, другой взяла со стола телефон и едва заметно вздрогнула, когда экран ожил раньше, чем я успела его разблокировать.
Мама звонит.
Её фотография на заставке, где она в огромных очках и клоунском парике, который свистнула у клоуна в парке аттракционов в прошлом году, всегда вызывала улыбку. В тот день мы отмечали моё поступление в университет. А в бутылочках с соком у нас был совсем не сок.
— Привет, мам, — ответила я на звонок.
— Привет, дочь, — тихое фоновое шуршание и тяжелый вздох матери, словно ей, наконец-то, позволили дышать. — Я легла.
Отчиталась она коротко.
— А я в кухне за столом сижу.
— Не говори мне это слово, — пробурчала мама.
— Какое?
— Сижу. У меня это этого «сижу» копчик скоро в затылок вдавится.
— Ладно, — усмехнулась я коротко. — Будем это называть «часами делаю то, что нельзя называть».
— Это звучит весьма двусмысленно, но пусть будет так. Чем занимаешься?
— Ничем, — повела плечом, словно мама могла увидеть этот жест. — Только что пришла с работы. Отдохну, да сяду заниматься.
— Не говори это слово. Я же просила, — шутливо проворчала мама.
— Ладно. Сейчас отдохну и начну часами делать то, что нельзя называть.
— Так-то лучше, — удовлетворенно вдохнула мама.
— А ты чего поделываешь? — прокрутила кружку перед собой и медленно провела по ее ободку кончиком пальца.
— Я лежу. Я так полюбила лежать за эти дни. Как Ленин в мавзолее, блин. Вернусь домой и буду лежать днями и ночами.
— А на работу кто ходить будет?
— У меня есть такая взрослая, самостоятельная, самая лучшая в мире дочь…
— Не подмазывайся. Я твой мавзолей содержать не смогу.
— Ну, хоть одну недельку, — притворно захныкала родительница. — Я же твоя мать, твою мать.
— Моя мать, — отозвалась я эхом и рассмеялась. — Когда домой? Через три дня? Ничего не поменялось?
— Надеюсь, что через три. Еще хоть на сутки больше этой бюрократии и я сделаю себе бумажный самолетик и полечу на нем вместе со своей кукухой.
— Тогда я буду держать окна открытыми, чтобы ты смогла залететь.
— Что говоришь? Залететь?! — тут же донеслось мне в ответ. — Побойся Бога, доча. Маме сорок с гаком. Какие в моём возрасте залёты? Мне взлетать-то опасно — народ снизу могу песочком засыпать…
— Мам, перестань, — смеялась я, откинувшись на спинку стула. — Ты у меня еще очень даже жгучая штучка.
— Что говоришь? Перечница я старая? — сделалась она глухой.
— Да, мам. Да, — утерла слезы, собравшиеся в уголках глаз от смеха.
– Вот посмотрим, как ты запоешь о сорокалетних, когда сама станешь старой гармонью.
— Я думаю, к тому времени мы с тобой займем почетный пост у подъезда и будем называть их проститутками.
— Да-да! — поддержала меня мама. — И будем говорить им: «Вот в наше время мы проститутничали не так!»
— Фу, мам! Мы станем не лучшим образцом для подрастающего поколения.
— Да, брось, — фыркнула она. — Можно подумать, вокруг все святые и услышав слово «пися», спрашивают, что это такое.
— А вдруг, — дернула я плечом и отпила немного чая. — Приезжай скорее. А то мне даже поболтать не с кем перед телевизором.
— Еще немного и приеду. И заговорю тебя так, что ты будешь вспоминать дни моего отсутствия, как самые счастливые в своей жизни.
— Это кто кого еще заболтает…
— О! — неожиданно бодро воскликнула мама. — Знаешь, что я узнала про своего Игоря Ренатовича?
По спине скользнула волна колючего страха. Кончики пальцев похолодели. Желудок словно в пропасть рухнул.
— Что ты узнала? — голос трещал как поленья, объятые огнем.
— Оказывается, его дочка учится с тобой в одной группе! Представляешь?
— Да? — притворно удивилась. — Это он… он тебе сказал?
— Да. Мы сегодня болтали полчаса, наверное, — мечтательно вздохнула мама. — Вернусь домой, получу премию, куплю новых платьев и крепенько за него возьмусь. Если наши дочери одногруппницы, то вас знакомить уже не нужно. Можно налаживанием мостов друг к другу заняться плотнее.
Нужно ей сказать. И как можно быстрее. Чем дольше я тяну со всем этим, тем больнее ей будет потом.