Его величество и верность до притворства
Шрифт:
Ну а там маркиз, натолкнувшись на образ небесной красоты, только что, однозначно спустившейся с небес благородной дамы, лицо которой ещё не было прикрыто толстым слоем белил, а губы краснели не от помад, а от всего лишь её любви к землянике, тут же заставил маркиза воспылать к ней любовью и задумчиво припасть к полной кружке. Которая, что странность такая, не успел он подумать, а она уже пустая (об этом стоит подумать трактирщику, не следящему за своевременной наполненностью кружек). Сама же дама, судя по всему, оказавшись здесь по воле каких-то непредвиденных её пьяным кучером дорожных обстоятельств, чувствуя неловкость, под решительными на счёт себя и своих шансов на адюльтер взглядами присутствующей публики, вслед за бравого вида молодцом, занимает самый крайний стол, и как всем своим сердцем чувствует маркиз де Шубуршен, ждёт, когда выпадет возможность вознаградить его своим взглядом.
Правда, исходя из того, что увидел маркиз, бросив на своих новых знакомцев взгляд, то те, судя по их выразительным лицам, имеют на счёт этой дамы свои совершенно не учитывающие его мнения виды. Ну а такие глубокие противоречия во взглядах на предмет своего обожания, разрешаются только одним единственным способом – умелым уколом шпаги, что в каком другом случае непременно предложил бы баронам маркиз. Но маркиз отличался повышенным чувством благородства и он терпеть не мог не благодарности, на которую его подбивали эти виды симпатичной дамы, чью благосклонность можно завоевать и, не используя острую шпагу. А вот на эту мысль его навёл, как бы это не звучало странно, вид любезничающей с этим франтом Жозефины, которая уже из-за одного своего выставленного так близко к носу этого франта декольте, в которое тот уже мог бы пускать свои слюни, заслуживала от него хорошей трёпки по своему крепкому заду.
Ну и маркиз, придя к решению не убивать баронов на дуэли и тем более из-за угла, а вот преподать урок ветреной Жозефине будет в самый раз, хватает кувшин со стола и под изумлёнными и частично жадными взглядами баронов, припадает к нему. После чего, обливаясь вином, выпивает всё содержимое кувшина и, звучно икнув, шумно ставит кувшин на стол, тем самым заставляя обратить на себя внимание у сидящей в трактире публики, в том числе и Жозефины.
– Я несказанно удивлён! – громогласно оглушил помещение трактира маркиз де Шубуршен, почему-то обращаясь к застывшему в изумлении от такой её выборности, барону да Забудь. – Беспримерной отваге и смелости владельцу трактира, папаше Пуссону. – Теперь уже трактирщик папаша Пуссон, под переместившимися на него изучающими взглядами посетителей, раскрыв рот, обомлел на месте. Ну а подвыпившие гости заведения, чьё любопытство было возбуждено словами маркиза, теперь пытаются понять, как это они раньше не замечали за этим, трусливого вида папашей Пуссоном, таких выдающихся его достоинств. И видимо, противный вид папаши Пуссона, который как все знали, тот ещё прохиндей и хитрая подлиза, не сумел их разубедить в обратном, раз все эти выпивохи, теперь уже с сомнением, перевели обратно свои взгляды на маркиза.
Маркиз же тем временем оставил в покое барона да Забудь и, переведя свой взгляд на папашу Пуссона, отчего последний даже побледнел, сжав руки в кулаки, заявил:
– А ведь на папашу Пуссона, без хорошей винной приправки, и без омерзения и тошноты во всём теле не посмотреть.
Ну а это заявление маркиза де Шубуршена вновь возвращает взгляды посетителей к папаше Пуссону, чья явная не симпатичность, с бородавкой на носу и выдающимся носом и губами, не смотря на их не чёткие зрительские взгляды, уж очень выразительно видна. Что заставляет всех этих наблюдателей согласиться с маркизом, ну а натур чувствительных, представивших, как папаша Пуссон своими губошлёпами, делает пробы вина, тут же припасть к кружкам с вином, а затем под столы с выворотными целеустремлениями. Правда, среди посетителей трактира, были люди и глубокого склада ума, и они всегда доискивались до сути заявлений, где на этот раз, им не была до конца понятна взаимосвязь заявленных на счёт папаши Пуссона объявлений. Но маркиз де Шубуршен и сам не любит всяких намёков и недоговорённостей и он, не дожидаясь, когда возникнут вопросы, заявляет:
– Так вот, к чему я всё это говорю. – Приподнявшись на ноги и, обведя помещение трактира, где на один момент задержался на обращённом на него взгляде симпатичной дамы, маркиз, повысив голос, говорит. – А то, что смелость может исходить, либо в одном случае, из беспримерного мужества, либо же в другом, от беспримерной глупости проявившего эту смелость. Ну а, судя по тому, что папаша Пуссон, на чью рожу без сомнения в природную доброту не посмотришь, не спешит наполнять наши порожние кувшины, тем самым, не давая нам возможности смириться с этим грубым миром и его ярким представителем папашей Пуссоном, то он одновременно – беспримерно смел, раз вынуждает нас ждать и беспримерно глуп, раз думает, что ему за это не воздастся. – Маркиз в подтверждении своих слов, схватил пустой кувшин и уже сам готов им воздать папаше Пуссону по его пустой голове, как папаша своим истеричным зовом: «Жозефина!», – сумел-таки отсрочить сгустившуюся грозу над его головой.
Правда, в самый первый момент, когда папаша Пуссон крикнул Жозефину, у многих в голове закралась крамольная на счёт папаши Пуссона мысль. Что он, не только не смел и глуп, но и к тому же совершенно не проявляет никакого благоговения и почтения к женскому полу (что было), и готов пожертвовать даже самими прекраснейшими его представительницами (спрятавшись за юбкой Жозефины), для того чтобы оградить свою лысину, от теперь уже понятно, что от справедливого удара кувшином по его голове. Ну а такая подлость папаши Пуссона, нестерпима даже для самого последнего подлеца и пропойцы, которых всегда бесчисленно в его трактире, и которая не может не вызвать всеобщую ненависть во взглядах на него и готовностью воздать папаше Пуссону за его гнусность поведения не оплатой счетов, как вдруг выясняется, что папаша Пуссон кликнул Жозефину по другим веским причинам – быстро обслужить заждавшихся титулованных особ.
Что, впрочем, не отменяет того, что папаша Пуссон, всё-таки гнусный тип, и определённо наживается на слабостях человеческого люда, спаивая его в своём трактире. С чем, скорей всего, не смогли смириться близлежащие к выходу их трактира забулдыги и они, как люди особой чести, решили не прощать папаше Пуссону его явной подлости и больших отпускных цен на вино, и пока папаша Пуссон находился в онемении, быстро выползли из-под столов и из трактира.
Что же касается маркиза де Шубуршена, то он теперь, после всего случившегося, явно не доверяя папаше Пуссону, а в особенности изменнице Жозефине, решил проследовать за ней и проверить, а не собирается ли она там, будучи в заговорщицких отношениях с папашей Пуссоном, слишком сильно разбавить водой подаваемое им вино. «Хотя нет. И этот папаша Пуссон, несомненно настолько подл и хитёр, что решит вообще не разводить вино, для того чтобы мы, упившись, потеряли человеческий облик, а затем, потеряв последний рассудок и, потратив у него в трактире все до последнего пистоли (маркиз не забыл, что его карманы пусты, но разве он, хотя бы из чувства локтя, может быть безучастным к растратам своих товарищей), принялись бы склонять его служанок к разврату», – маркиз даже вспотел от этих подлостей папаши Пуссона, а ещё больше от представших ему задних видов Жозефины, прямо перед ним наклонившейся, чтобы зачерпнуть из огромного чана вина, в этой винной кладовой, куда вслед за ней, зашёл и маркиз.
Ну а маркиз, будучи в задумчивом положении, даже не успел опомниться, как за него всё сделала его, впитанная дворцовым этикетом, галантность, которая терпеть не может, когда на его глазах, дама склоняется под грузом, больше ответственности, чем тяжести, и сразу же приходит на помощь этой даме. Ну а то, что руки маркиза оказались не в тех местах на теле Жозефины, то всему виной её распутство, за которое маркиз её и решил проучить, мягко выбивая пыль из её зада. Правда Жозефина, столь ветреная особа, что не сразу осознала, что маркиз пришёл к ней не шутки шутить, а серьёзно с ней поговорить на счёт её слишком привольного поведения с тем франтом и, принявшись смеяться, даже позволила себе дать по рукам маркизу.
– Отпустите маркиз. Я на вас обижена. – Отбиваясь от маркиза, ещё смеет применять женские хитрости Жозефина.
– За этого распушившегося павлина? – сурово посмотрев на Жозефину, сказал маркиз.
– Он в отличие от вас не скупится на подарки. – Поправляя на плечах платок, хмуро ответила Жозефина.
– Ах, так. Да я его сейчас же на шпагу насажу. – И маркиз, не выдержав этого себе предпочтения, где таким нестерпимым способом была поставлена на одну сравнительную доску его бескорыстность, которой всегда отличаются чистые и благородные чувства, и эта подкрепленная богатством, предприимчивость этого франта, в бешенстве потерял голову и, выхватив шпагу, скорей всего, оттого, что у него уже не было никакого терпения, взял и приставил её к груди Жозефины. Ну а Жозефина в свою очередь, не только в прекрасной форме, но ещё к тому же сама себе на уме, и она вместо того чтобы, как это делают придворные дамы, побледнеть и упасть в обморок, берёт и, надавив грудью на шпагу, так сказать, сама решает проткнуться.
Маркиз же, видя столь близкие и опасные отношения Жозефины с его шпагой, которая начала даже подгибаться под её давлением, даже замер в страхе, правда, за кого или за что, он так пока ещё не разобрался. И трудно сказать, чем бы закончилось это противостояние, если бы маркиз не нашёл нужные и очень своевременно (Жозефина уже укололась) сказанные слова:
– А ну, раздевайся! – Ну а такое, вплоть до венца ведущее предложение, всегда сбивает столку, и приводит к растерянности чувств и вслед за этим одежд, у даже самых неприступных и одетых в дорогие шубы сердец. Ну а если тобою носится, не то чтобы дорогая, а скажем так, незаслуживающая внимания и заплат при порыве одежда, то от неё, только поступи предложение – хочется поскорее избавиться, а для этого надо её срочно снять. Ну а чем у носительниц одежд эта самая их одежда, менее требовательна к себе, то тем требовательней к ним хозяйка. К тому же, в данном случае хозяйка этих одежд, гораздо чаще и охотнее делает подобные попытки к своим переменам, которые больше, конечно, ведут к разочарованиям, нежели к новым платьям. И хотя эти предложения снять с себя потасканную одежду, редко ведут к обновкам, но попытаться всё же стоит.