Его выбор

Алмазная Анна

Боль, когда кулак ударил в живот, казалась невыносимой. Рэми сжался в комок и чуть не заплакал, получив коленом в лицо. Следующий удар опрокинул в листья, пинок заставил заныть ребра, еще один — пронзил болью позвоночник. Били, кажется, двое. Может, больше. Рэми не считал. Кажется, говорили, что волчица загрызла брата одного из них, что из-за «твари», утащившей единственную корову, семья голодала всю зиму, что… много еще чего.

А потом удары вдруг разом стихли. Поняв, что может наконец-то дышать, Рэми не поверил своему счастью. Все закончилось? И тишине, что царила вокруг —

не поверил. И переставшим вдруг сыпаться обвинениям. И… едва слышному, утробному рычанию, доносившемуся из глубины сада. И лаю, перемежевывающемуся с беспомощным воем волкодавов, на день посаженных на цепь.

— Вел… — ставшим вдруг писклявым голосом протянул один из мальчишек. — Вел… скажи, что это всего лишь собака.

Рэми с трудом встал на четвереньки, посмотрел на застывшего перед ним Вела, бледного, трясущегося от страха, на пятившихся в глубину сада мальчишек. Все же их было четверо. Вот те двое — из деревни Вела, остальные — незнакомые. И все смотрели куда-то за спину Рэми, туда, где под яблонями едва слышно рокотало знакомое рычание.

"Она пришла", — всколыхнулась в душе радость. Его волчица не в лесу, где летят по следу дозорные, где дождем сыплются стрелы, несущие смерть… его волчица тут. Рядом. Охраняет и помогает.

— Думаешь, мне нужна твоя дружба? — сказал Рэми, поднимаясь на ноги. — Ты хоть знаешь, что такое друг? Это не тот, кто берет, это тот, кто дает. Себя отдает. А ты… ты, что можешь дать?

Обжег запястье браслет, обрадовался проснувшемуся внутри хозяину, стало вдруг тяжело дышать. Рэми забыл и о саде, и об убежавших мальчишках, и о стоявшей за его спиной волчице. Он видел только Вела и отражавшееся в его расширенных зрачках синее пламя. Откуда этот свет? Все равно. Рэми улыбнулся, почти ласково сжал пальцы на шее Вела, губы сами выплюнули странные чужие слова:

— Дрянь ты. Был дрянью, дрянью и останешься. Думаешь, боги ничего не видят… и душонку твою дрянную не видят? Говоришь, что всех от меня отпугиваешь… попробуй еще раз и почуешь гнев мой на собственной шкуре… Я даже буду рад. Люблю карать непослушных людишек.

— Не надо! — прохрипел Вел, чуть не плача. — Прошу… не надо! Все сделаю, все, что хочешь.

— Конечно, сделаешь… — пальцы провели по шее мальчика, оставляя на ней едва заметные следы синей татуировки. — Знаешь, что такое боль? Не знаешь… Так я покажу.

Вел застонал и упал в траву, свернувшись клубком, заскулила, попятилась к саду волчица, повисла вокруг гнетущая, беспощадная тишина. Сжав пальцы, Рэми обрубил соединяющую их с Велом связь боли и позволил мальчишке дышать. Жить позволил. Помнить, насколько он беспомощен и настолько хрупок. Бояться и вновь бежать от охватившей на миг темноты…

А ведь ничего Рэми ему не показал… только мир за гранью. Глаза богини смерти. Холод, пронизывающий до костей, последний поцелуй бесконечного страдания… То, что сам он испытывал так часто. Раз за разом. И еще, и еще, вместе со своими носителями.

— Никому не скажешь, что видел. Никогда больше не пойдешь против меня. Никогда и никому больше не причинишь вреда, — даже не приказывал, утверждал Рэми. Знал, что так будет. Знал, что

иначе и быть не может. Знал и с удивлением смотрел в спину убегающего Вела.

Он не помнил, что произошло. Помнил лишь, как его били, а потом вдруг перестали. Помнил рычание волчицы и далекий вой волкодавов. Помнил, как вой стих… а дальше?

Волчица подползла к нему на брюхе, лизнула в руку, как бы прося прощения за недавнюю дерзость, и Рэми, очнувшись, погладил ее по голове, сел на землю и обнял зверя за шею, черпая в его тепле столь нужные теперь силы. Почему она боится? Почему меняется вдруг, будто понимая, что ошиблась, и уже не дрожит, а помогает. Успокаивает едва слышным рычанием, слизывает со щек набежавшие слезы.

— Почему ты убиваешь? — тихо спросил Рэми.

«Потому что я хищник, — ответили теплые желтые глаза. — Хищники убивают, чтобы жить».

Рэми понимал и не хотел понимать. Мысленно просил не трогать более хозяйских овец, не убивать людей. Довольствоваться лесной живностью. Волчица столь же мысленно обещала, зализывая его раны, мягко покусывала его в ухо, заглядывала с любовью в глаза. Называла любимым волчонком, молила быть осторожнее. Говорила, что охранит и более не позволит обидеть, что всегда будет рядом. И ради этого «рядом» даже стерпит человеческий дух на его шкуре, запах дыма, которым пропитаны его волосы, его беспомощное слабое тело.

— Рэми! — крикнули за спиной.

Краем глаза Рэми увидел, как выбегает из-под яблонь старшой, как выхватывает из-за спины лук, натягивая до отказа тетиву.

— Жерл, прошу!

Волчица зарычала, мягко выскользнула из объятий волчонка и встала между мальчиком и дозорным. Скрипнула тетива, отпуская на волю стрелу, и Рэми, крикнув:

— Нет! — толкнул волчицу, кубарем покатившись с ней по крокусам.

Раздался едва слышный визг, вновь залились лаем, вылетая из-под яблонь волкодавы, вскинули луки подоспевшие дозорные.

— Отойди, Рэми! — закричал один из них, но мальчик не слушал. Он прижимался к волчице, заслоняя ее своим телом, слушал ее дыхание, биение ее сердца, выплюнул заветные слова, приказывая собакам остановиться, и говорил сквозь слезы, все говорил и говорил, надеясь быть услышанным.

— Она никого не убьет. Пожалуйста. Я обещаю, она никого не убьет. Ради богов, пощадите, она хорошая… точно хорошая. Пожалуйста, Жерл, поверь мне. Она на самом деле хорошая, она обещала!

— Опустите луки, — раздался, казалось, где-то совсем далеко голос старшого. — Рэми, мальчик, иди ко мне.

— Нет! — он упрямо жался к волчице, гладил ее мускулистую шею, успокаивал и упрашивал не рычать, не злить дозорных, показать, что она совсем не опасна. Не опасна же! Почему они не видят? Они же умные, почему?

— Прошу, иди ко мне! — ласково уговаривал Жерл.

— Не пойду! Ты злишься, ты все еще злишься! А она хорошая!

— Не злюсь, иди сюда. Рэми, сынок, не упрямься. Я понимаю, что ты боишься, но она — дикий зверь. Пойми, это не собака, ей нельзя доверять. Иди ко мне.

— Нет! — покачал головой Рэми. — Я не дам ее убить! Не позволю, нет! Вы не слушаете! А она хорошая. Почему вы не понимаете?