Ехали медведи…
Шрифт:
«Вместе весело шагать… Громов – наш великий вождь… Опасность родине грозит… И кровь отцов… Нам не страшны… Победа, знамя боевое.... Горжусь тобой, моя страна…»
Это немного помогло, по крайней мере, на душе стало как-то легче и не так страшно. Борис пытался сообразить, где он едет и сколько ему осталось, но окон в трамвае не было, а двери не открывались, если к ним не приложить микропропуск для входа или выхода, и ориентация в пространстве представлялась совершенно невозможной. Можно было бы включить навигатор, но Борис побоялся, что он разрядится раньше времени, и решил не рисковать.
Наконец громкоговоритель прошипел: «Следщщщщ… оссс…ка… Пятый… пшшшш… Единения… Для выхххх… жжжите микропропуск к шшшшшсссс… Внимание! С….шшшласно требованию Комитета по контролю за перемещением граждан …. шшшшш нарушение… шшшш…. ссссс… вплоть до ликвидации». Из всего потока звуков Борис понял, что следующая остановка – Пятый квартал Единения, как раз та, которая была ему нужна, но если он нарушит что-то и попытается выйти в неположенном месте, то его арестуют и возможно даже убьют. Он вскочил и на затёкших ногах поковылял к дверям, чуть не забыв свой рюкзак.
Трамвайная остановка находилась примерно в километре от дома, и остаток пути надо было пройти пешком. Навигатор барахлил и никак не хотел выстраивать правильный маршрут, из-за чего Борису пришлось долго плутать по незнакомым улицам. Почти на каждой из них ему встречался мобильный или стационарный саморегистратор, и к каждому надо было приложить микропропуск, и каждый раз его предупреждали об отклонении от маршрута более чем на десять процентов. Воспитание в штабе, а потом и на фронте приучило Бориса к постоянному контролю и беспрекословному выполнению любых приказов, но никогда в жизни это не казалось ему таким сложным и бессмысленным. Одно дело слушать команды живых людей и совсем другое – подчиняться бездушным машинам, ведущим себя как-то уж слишком нагло и агрессивно, как будто они все сговорились против него.
В городе, как и ожидалось, было больше войны, чем на фронте. Сцепившиеся друг с другом дома плакали выцветшей штукатуркой, а на покорёженных разломленным асфальтом дорогах то и дело проглядывали чёрные рты трещин, поймавшие незатейливый городской мусор. Тишина затаившихся улиц врезалась в уши, свербела, выворачивала наизнанку барабанные перепонки сильнее, чем разрывающиеся на войне снаряды. В городе ломалось всё – приборы, люди, явления – всё было неправильным, необъяснимым, чужим. Время впиталось в рыхлые влажные стены, застряло в незакрытых подвалах и узких подворотнях, запуталось в оборванных проводах, свисавших с ржавых столбов, – и остановилось. Было невозможно определить, плутает ли он по этим улицам несколько часов или несколько дней и чем закончатся его блуждания, если закончатся вообще. И только небо, опасливо выглядывающее из-за железных крыш, подозрительно гладкое и не к месту голубое, напоминало, о том, что в мире ещё остались краски, кроме светло- и темно-серой. Город пах гнилым кирпичом и так и не наступившей весной.
С каждым шагом, с каждым неверным поворотом тревога Бориса усиливалась, и его единственным желанием было добраться до дома, лечь спать и проспать до тех пор, пока этот кошмар последних суток не забудется. Он то хаотично оглядывался по сторонам, то тряс свой навигатор, чтобы тот хоть немного пришёл в себя, то останавливался, чтобы прогнать нарастающую панику и отчаяние. Во время одной из таких остановок его взгляд зацепился за что-то, что показалось ему если не знакомым, то не таким чужим, как всё остальное вокруг. Прямо напротив него, через дорогу, виделся небольшой холмик, полностью покрытый сухой прошлогодней травой и пестревший разноцветным мусором. Неужели это оно? Да, сомнений быть не могло. Именно здесь они с кем-то, может быть с дедом, в той, другой, жизни, зимой катались с горки, а летом, кажется, отсюда хорошо было видно облака и пролетающих сквозь них ласточек, и можно было сидеть прямо на земле, вдыхать запах свежей травы, есть чипсы, купленные в киоске неподалеку, читать комиксы или смотреть веселые мультики на старом телефоне с треснутым экраном.
Борис всеми силами пытался отогнать от себя это воспоминание, но оно упорно лезло ему в голову, как танк, сносящий все на своем пути.
Вот они сидят и болтают обо всём на свете, и дед вдруг спрашивает серьёзно, заглядывая ему прямо в глаза:
– Ты вот, Борька, как вырастешь, кем станешь? Решил уже?
– Я, деда, сначала буду учёным, потом рабочим, а как мне надоест, стану художником.
– Художником? – дедушка вскидывает брови в притворном удивлении, – И что же ты будешь рисовать?
– Слона!
– Слона? – опять переспрашивает дед, – С хоботом?
– Конечно! С двумя! Нет, со стоимя хоботами, – хохочет Боря. Дед замечает, что передний Борькин зуб уже выпал и оставил на своём месте огромную щель, от которой его улыбка стала ещё более трогательной и беззащитной.
– С сотней, Боря, правильно говорить, с сотней хоботов, – назидательно произносит дед.
– А помнишь, мы зимой здесь с горки катались? – Боре не нравится, когда его поправляют, и он меняет тему разговора, – А мы ещё пойдём?
– А как же! И Настю с собой возьмём.
Боря хмурит лоб.
– Не, деда, Настю не надо. Она плачет всё время и капризничает. Только мы с тобой, ладно?
– Ну не надо так не надо. Вдвоём пойдём, как настоящие мужчины. Борис и дед – наша маленькая команда.
– А зима скоро?
– Не, Борь, не скоро. Вот сейчас весна закончится, потом лето, осень, а потом уж зима. Ты потерпи немножко. Хочешь, я тебе велосипед куплю? Будешь на нём кататься летом.
– Лучше, деда, слона. Я на слоне кататься буду, – и Боря опять заливается задорным безмятежным смехом, – А помнишь, деда: «Я – большой и сильный слон, вот моё вам мнение: я безумно разозлён наглым поведением»? А потом на него звезда с неба упала, да? А звезда правда может упасть? А если на меня упадёт?
– Не упадёт, Борь, это просто так писатель придумал, чтоб смешнее было. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленьким, мы с моим братом, дедом Степаном, помнишь, они к нам с бабой Лидой в прошлом году приезжали?
– Ага.
– Так вот, мы с дедом Степаном и нашей мамой, твоей прабабушкой, получается…
– Деда, а ты, когда маленький был, динозавров видел?
– А как же! Видел одного. Огромного, с воооот такими зубами!
Дед соединяет ладони и растопыривает пальцы, изображая пасть динозавра, который так и норовит укусить Борю. Боря заливисто смеётся и падает на спину, на мягкую весеннюю травку, а дед продолжает легонько щекотать его и смеяться в ответ.