Ехали медведи…
Шрифт:
– Товарищ полковник, у меня нет никого из знакомых в тылу. Можно я ваш номер сохраню? – Борису моментально стало неловко от того, что он так бесцеремонно вторгся в личное пространство старшего по званию.
– Ну сохрани, – полковник почему-то нахмурился.
– А потом, как в город приеду, я вам сообщу.
– Можно. Только вот я, скорее всего буду… – Петренко замялся, – Буду… слишком занят. Так что на ответ не надейся особо, понял?
– Понял, товарищ полковник.
– Короче, мой номер 031-ВВЛ1984.
– Сохранить в память номер 031-ВВЛ1984, полковник Геннадий Петренко! – скомандовал Борис.
– Номер сохранён, – ответил транслятор.
– Так, что-то ещё хотел… А, вспомнил. Вот в этом окошке – Петренко ткнул пальцем в небольшой экран, располагавшийся сверху устройства, – будут появляться голографические трансляции. Есть три канала, по которым передают программы Национальной вещательной сети. Некоторые передачи по Первому вещательному каналу будут показывать принудительно, их просмотр обязателен для каждого гражданина. Остальные можно не смотреть, но лучше, конечно, много не пропускать. В перерывах можно
Полковник вынул из кармана маленькую карточку, чуть больше полутора сантиметров, и протянул её Борису.
– Это твой ключ от помещений, куда тебе разрешён вход. Твой маршрутный лист я сюда уже загрузил, будешь предъявлять пропуск, где попросят, иначе самоизоляция и штраф. Положи так, чтобы не потерять, но далеко не убирай, чтоб не лазить постоянно. Теоретически, в него встроен спутниковый маячок, так что, если потеряешь, можно отследить по транслятору, но леший его знает, как оно работает, так что лучше не рисковать.
Борис невольно замотал головой от такого количества информации, что было моментально замечено полковником.
– Отставить панику! – скомандовал он, – Ты карточки испугался что ли, боец? Приедешь на место – во всём разберёшься, невелика наука. И давай там без выкрутасов, понял? Чтоб мне за тебя не краснеть. Всё-таки пятнадцать лет… Эх, Арсеньев, устал я. Не поверишь – чисто по-человечески устал. Вот вы все думаете, сидим мы себе в своём штабе, ничего не делаем, бумажки перебираем. А мы, между прочим, за вас отвечаем. В этих бумажках – ваши жизни, и не дай Бог мы где-то просчитаемся, не дай Бог что-то упустим – вы же первые и поляжете. Нам, конечно, сказано, что такое хорошо и что такое плохо, Республика нас не оставляет, можно сказать, ни на секунду. Да только, Арсеньев, свою голову на плечах тоже иметь надо. Инструкции инструкциями, но жизнь-то она разная бывает и не всегда она по этим самым инструкциям идёт. Вот мы и сидим, репу чешем, а вы там – на передовой сражаетесь, и все мы делаем одно большое дело, во благо Республики, естественно. А что такое хорошо и что такое плохо – время покажет. Время – оно такое, от него ничего не утаишь. Оно и про меня покажет, и про тебя, и про… всех остальных тоже. Понял?
– Понял, товарищ полковник!
– Да ни черта ты не понял, Арсеньев. Иди уже, не мозоль мне глаза.
– Есть!
– Семью точно не помнишь?
– Никак нет!
– Ладно. Удачи, старший сержант. Я для тебя всё, что мог, сделал. Мог бы больше, наверное. Или нет? А, неважно. Сухпаёк не забудь взять, тебе сутки ехать ещё.
Через сорок минут Борис уже стоял на КПП и прикладывал свой микропропуск к считывающему устройству. «Проход гражданину Борису Арсеньеву, внутренний номер 152-АН1021, разрешён. Дверь будет разблокирована на десять секунд. Напоминаем, что в соответствии с требованием Комитета по контролю за перемещением граждан, любые попытки неавторизованного доступа в помещение или выхода из него будут немедленно пресечены. Предусмотренное наказание за нарушение требования – ликвидация. Начинаю обратный отсчёт. Девять…», – сообщило устройство, и красный индикатор, горящий над ним, сменился зелёным. Борис зачем-то подтянул штаны, провёл ладонью по коротко стриженному затылку и сделал шаг вперёд. Новая жизнь встретила его прохладным ветерком и искрящимся безоблачным небом.
Дорога до станции была ему знакома, но он впервые шёл по ней не как старший сержант Арсеньев, а в качестве простого гражданина Республики Грисея. Снег уже почти растаял, и его жалкие остатки образовывали на тропинке противные тягучие лужи, которые моментально испачкали суровые армейские ботинки Бориса и оставили неаккуратные разводы на некогда чёрных штанах. Но ему было всё равно. Он так спешил на поезд, что не обращал внимания ни на лужи, ни на состояние своей одежды – он просто шёл вперёд, вцепившись в лямки рюкзака, как будто боялся, что тот улетит, как парашют. Воинская часть Бориса находилась примерно в семидесяти километрах от передовой и в трёхстах километрах от столицы. В ней были сосредоточены в основном инженерные и технические подразделения, и настоящих боевых действий тут не проводилось. Большинство бойцов было заняты проверкой и наладкой оборудования, перехватом и расшифровкой вражеских переговоров, размещением глушилок радиосигналов, обновлением базы данных оружия, а иногда их привлекали к восстановлению разрушенных объектов и разминированию освобождённых территорий. Служить здесь было не то, чтобы очень легко, но смертность в таких подразделениях была гораздо ниже, чем в любых других войсках, и Борису крупно повезло, что он попал именно сюда. Большинство выпускников Центра патриотического воспитания шли прямиком на передовую, и судьба из была не завидной. Пятнадцатилетние парнишки без серьёзной военной подготовки и какого-либо боевого опыта чаще всего пропадали без вести, по крайней мере Борису не удалось найти информацию ни об одном из своих бывших одноклассников в базе данных военнослужащих. Другие, более удачливые, отправлялись в тыл патрулировать городские улицы, что немного продлевало им жизнь, но тоже было небезопасным. Города в тылу находились под постоянными атаками террористов и тайных агентов, которые только и норовили разложить повсюду мины или капсулы со смертельным ядом. Жителям приходилось скрываться в своих квартирах за заблокированными дверями и с маскировкой на окнах в постоянном страхе нового прилёта вражеских ракет. Как раз в такой город, в столицу, в самое сердце Республики Грисея, Борис сейчас и направлялся. Но несмотря на все ужасы, которые он слышал про жизнь в тылу, он был счастлив. Он чувствовал, что ему, как воздух, необходима эта перемена, и ни террористы, ни тайные агенты не страшили его. Когда-то давно он обещал себе, что обязательно станет кем-то особенным, возможно, художником, возможно, учёным, но обязательно достойным уважения даже в это непростое время. И сейчас ему предоставился шанс, который он никак не мог упустить. Солнце робко выглянуло из-за весенних облаков, и Борис с удовольствием подставил ему своё обветрившееся за зиму лицо.
Через некоторое время дорога стала более ровной, и это означало, что станция уже близко. Всё чаще на пути появлялись стойки саморегистрации, к каждой из которых нужно было приложить микропропуск и сказать своё имя и внутренний номер. Примерно в полутора километрах от станции Борису встретился человеческий патруль, состоящий из молоденького лейтенанта и сержанта постарше, примерно борисовского возраста. Они внимательно изучили его биометрические данные, несколько раз проверили микропропуск, задали пару дежурных вопросов и, наконец, нехотя отпустили его, всем своим видом показывая, что они всё равно до конца не поверили в его увольнение. Борис прибавил шаг. Междугородний поезд уходил каждые 24 часа, и если опоздать на него, то придётся возвращаться в часть и просить заново зарегистрировать его маршрутный лист и повторно активировать микропропуск. Это отняло бы ещё как минимум 72 часа, потому что маршрутные листы одобрялись в порядке живой очереди, и никто не мог заранее сказать, когда эта очередь дойдёт до Бориса. От этих мыслей он поёжился и перешёл на бег.
Несмотря на все его опасения, на станцию Борис прибежал даже с запасом времени. Стойка саморегистрации никак не хотела пускать его на платформу, даже когда он остервенело прикладывал микропропуск и сообщал ей свой внутренний номер. «Ваш поезд отправляется через… пятьдесят семь минут. Просьба покинуть станцию. Доступ будет открыт через… сорок две… минуты… тридцать девять… секунд», – бубнил механический голос. Борис некоторое время постоял в раздумьях, а потом, игнорируя отчаянный писк автомата, решительно прошёл на перрон и уселся прямо на мокрый потрескавшийся асфальт. Мобильный патруль не заставил себя долго ждать. Ровно через 5 минут 00 секунд приехал самоизолятор (Борис отметил про себя, что это модель 185-СБ004, оснащённая гипнолучами и парализующим газом) и вежливо попросил его в очередной раз предоставить биометрические данные и сообщить свой внутренний номер. После прохождения всех формальностей самоизолятор радушно распахнул свои двери и сообщил, что: «Предупреждение о необходимости покинуть помещение общего пользования было выдано гражданину Борису Арсеньеву, внутренний код 152-АН1021, в тринадцать часов… ноль две минуты. Требование Комитета правительства по контролю за перемещением граждан выполнено не было. Данное нарушение подразумевает штраф в размере трехсот тысяч ГКБ, либо обездвиживание на срок до двадцати четырёх часов». Выбор был очевиден. Обездвиживаться Борису было нельзя – до поезда оставалось чуть больше получаса. Да и деньги у него были: за всё время службы он не потратил ничего из того, что полагалось ему в качестве ежемесячной оплаты за службу и, к тому же, за ранение в бою ему выдали неплохую компенсацию. Борис приложил палец к устройству приёма средств от населения и, дождавшись подтверждения списания средств, покинул перрон, чтобы вернуться ровно через 15 минут.
Попасть в столицу было непросто. Каждые тридцать километров поезд тормозил на блокпостах, где все пассажиры должны были покидать свои места для прохождения биометрического контроля и подтверждения микропропусков. В середине пути, поздним вечером, их совершенно неожиданно попросили освободить вагоны и заставили несколько часов стоять на тёмной станции какого-то заброшенного провинциального городка и дожидаться нового состава. Наконец, почти через сутки после выхода из воинской части, Борис, голодный и измождённый, вошёл в двери столичной Станции номер два по приёму и распределению населения. В зале было пусто, только несколько человек в чёрной одежде, с чёрными рюкзаками и в чёрных масках стояли возле пунктов самонаправления и что-то нажимали на экранах. Несмотря на отсутствие толпы, Бориса распределили только в пятый поток на выход, предварительно выдав средства самомаскировки – чёрную шапку, чёрную маску и чёрные перчатки. Его первым желанием было запихнуть их поглубже в рюкзак, но, вспомнив, что повторное нарушение правил Комитета по контролю за передвижением граждан карается обездвиживанием на неделю, он решил не рисковать. В конце концов, за все эти годы он привык носить униформу и не считал её чем-то неудобным.
Через город проходило три маршрута общественного транспорта, но только один из них направлялся в нужный Борису район. Трамвая пришлось ждать около сорока минут возле ржавого столба с покорёженной табличкой, но это можно было назвать везением, ведь, судя по расписанию, интервалы движения могли составлять до полутора часов. Сам трамвай представлял собой железную колымагу без окон и с грохочущими дверями, внутри которой было неуютно и ужасно душно. Сидений тоже не было, и Борис, чувствуя, что его колени трясутся от голода и долгой ходьбы, сел на пол в хвосте вагона, опершись своей больной спиной о пыльный армейский рюкзак. Через пару минут он понял, что выбрал неудачное место, потому что прямо над его головой располагался громкоговоритель, с равными интервалами издающий какие-то хрипы, в которых было почти невозможно различить названия остановок. Трамвай медленно полз по рельсам, раскачиваясь из стороны в сторону, механический скрип наполнял душный и тёмный вагон чем-то сюрреалистическим и одновременно убаюкивающим, и Борис внезапно понял, что начинает проваливаться в сон. Все пассажиры, севшие вместе с ним на станции, уже успели выйти, и трамвай был абсолютно пустым, что было совсем некстати. Проспать свою остановку сейчас, когда до дома рукой подать, было бы глупо и несправедливо. Борис пытался удержать ускользающее сознание и ни в коем случае не закрыть глаза, проговаривая про себя какие-то стихи и обрывки песен, которые помнил наизусть.