Эхо Непрядвы
Шрифт:
Тупик вдруг услышал негромкий стон за спиной, пошел к серому шевелящемуся пятну на снегу. Орлик, пошатываясь, брел следом. Вблизи разглядел ордынского воина в кожаной броне с разрубленным плечом. В его бормотании различалось знакомое слово: «Су-у». Тупик отстегнул с пояса медную баклагу, встряхнул – зазвенела вода с ледком. Наклонился над раненым, ткнул горлышко в темные губы. Раненый начал судорожно глотать, глаза его открылись, в них тускло переливался желтый свет. Взгляд прояснялся, и в нем являлось странное выражение, похожее на то, какое видел Тупик у раненого волка, следящего за охотником. В лунных сумерках над местом побоища витали демоны, похищая
– Будь ты проклят, волчина!
«Не милосердствуй в бою…» В бою! Для этого бой кончился. И не Васька напал на его улус – он напал, не Васька сжег его дом – он сжег, не Васька тащил в полон его жену и детей – он тащил. И он же за Васькин глоток воды отплатил ножевым ударом. Какой мрак порождает подобных тварей?
Тупик мог не спрашивать себя, ибо знал: грабительская война. Это война ставит человеческие отношения с ног на голову: обман и коварство она превращает в искусство, грабеж – в доблесть, жестокость и насилие – в славу, убийство – в подвиг. Кто живет войной, к тому нельзя подходить с обычными человеческими мерками. Может, князь Храбрый прав был под Волоком?
Примчался Алешка с оседланным конем на чембуре.
– Разбежалась орда, Василь Андреич! Копыто погнал их, небось воротится скоро. Ему ватажники пособили – рязанцы. Примчались на шум да и ударили из дубравы.
– Это хорошо, Алеша, што рязанцы не спят. А конь-то наш…
– Наш. Сам ко мне подошел… Ранен Микула, там Никола с ним, он тож ранен, легонько… А Додон убит.
Вот оно, еще одно имя, без которого отряд, кажется, нельзя представить. Чье следующее услышит он сегодня? Лишь Копыто остался рядом из старых сакмагонов. Но как поверить, что других уже нет? Ведь и всех павших в Куликовской сече он чувствует вблизи. Разве без них отважился бы повести три сотни кметов против ордынской тысячи?
– Вот и все, Алексей, – сказал Тупик. – Сдается мне – это последняя наша сеча с Ордой.
– Не горюй, Василь Андреич: через годок-другой набегут.
– Не набегут. После Волока я их понял. Орда не поверила: взаправду побили ее на Непряди али помстилось ей? И набежала по-воровски – испытать. Испытала. Штоб снова отважиться на Москву, хану новых воинов надобно вырастить. Но те уж достанутся нашим сынам.
Алешка озадаченно помалкивал. Тупик повернул Орлика мордой к реке, подтолкнул:
– Ступай туда, Орлик, ступай, я приду за тобой.
Конь послушно побрел к берегу, куда тянулись многие лошади, потерявшие хозяев. Когда Тупик садился в седло, раненый скакун повернул голову, обиженно, тихо заржал. У Васьки защипало глаза… Воины возвращались на место боя, искали посеченных товарищей. Прискакал Копыто с каким-то бородачом:
– Примай, Василей, пополнение!
Незнакомец, сняв шапку, поклонился, хрипловатым басом насмешливо сказал:
– А может, боярин во полон возьмет нас?
– Ты о чем, борода? – Тупик невольно насторожился.
– Все о том же, боярин. Говорят, ваши-то почище татар зорят Рязанщину – ни единой души не оставляют.
– Кто говорит? – Тупик подался с конем вперед.
– А беглые – кто ж? Теперь бегут не токмо от Орды. До нас уж иные добежали. В запрошлом годе один ваш ратник во гневе сулил нам Боброка с полком – и как в воду глядел. Да Боброк – ладно бы, почище явился князь-воевода. Вы-то небось из-за полону с татарами подрались?
Жар кинулся в лицо Ваське, кулаки сжались, но слова застряли в горле. Так вот что за дымы и зарева преследовали их в последние дни, вот почему рязанцы шарахались от его сторожи! Владимир! Владимир Храбрый разорял владения своего давнего врага Олега Рязанского. Неужто с благословения Донского?
– Мы – полк великого князя московского, – сказал сдержанно. – В усобицы удельников не встреваем. Мы Орду гоним.
– А слышно, боярин, будто князь Храбрый без слова Донского за порог не ступит, не токмо за порубежье?
– Ступил, как видишь. И за Ламу ступил, и за Оку. Небось и его удел обращен в золу не без участия рязанского князя.
Бородач тяжело вздохнул, неуверенно сказал:
– Кто их, князей, разберет? Однако, с твово дозволения, светлый боярин, поищу я наших среди полона…
Тупик ощутил смертельную усталость. Сторожевая служба – не мед. И в Волоке-то не знал отдыха, а уж после – все дни и ночи впереди войска. Да еще эта весть – веригой на шею… Как в одном человеке могут соединиться хватка и мужество истинного государя с жестокой ограниченностью удельника? То, что делал теперь Владимир, тянуло отношения Москвы с Рязанью назад, во времена беспощадной вражды. Это ведь ясно даже Ваське Тупику. Разве князь Храбрый глупее сотского? Народ не прощает насилия над собой, и неизвестно еще, чем нынешнее обернется князю Серпуховскому, да и Москве. Нет, не как наперсник великого московского государя действует теперь Владимир. Если он хотел наказать Олега – садился бы на его стол. Сейчас Рязань, не раздумывая, примет победителя Орды.
В одном лишь Тупик не был убежден: позволит ли Донской своему брату держать в одной руке серпуховские и рязанские владения. Все не так просто на грешной земле.
Из лагеря через речку гнали трофейные телеги – под раненых. Громко распоряжались десятские. На другом берегу гудел и плакал человеческий улей. Словно чья-то рука вдруг сжала Васькино сердце. Горькая судьба семьи Еремея Стрехи ему стала известна от Ивана Копыто. Детей он возьмет к себе. Но вдруг там, за речкой, кто-то из уцелевших? Может быть, Настена?.. Только невозможно это – первые ордынские полоны теперь так далеко, что их не догонит никакая сторожа.
Всю ночь не смыкали глаз. И лишь когда в лучах рассвета сверкнули копья и шлемы конной тысячи сторожевого полка во главе с Василием Вельяминовым, по всей колонне началось шумное ликование: люди поверили, что рабская доля на сей раз их миновала. Московский полк стоял в десяти верстах.
Наутро, присоединив к своим одну Вельяминовскую сотню, Тупик повел разведку к Дону, в сторону Богородицкой пустыни, где встречные беглецы видели накануне другой транспорт врага. Теплый ветер смывал с густо-синего неба дымы и копоть, после раннего крутого зазимка отогревалась под ласковым солнцем земля, по низинам заголубели озера, отражая пролетные стаи рыжих осенних птиц, и всадникам временами казалось, что наступила весна.