Эхо шагов
Шрифт:
И я счастлива, что они тогда «поснимали» нас с мамой.
А насчет книг Даниил Порфирьевич был прав: дал он мне почитать книгу, очень редкую, старинную, с «ятями», но назад получить не успел: инфаркт. Книга вернулась в дом, где была уже только Валентина Михайловна.
И вновь пришла весна
…«Пришла весна долгожданная» — очень просто и знакомо, как хлеб и как молоко. Слышу чью-то интонацию — не помню, чью. Кто угодно может так сказать. «Пришла весна долгожданная».
У меня за окном стоит дерево — береза. Я люблю ее, не боясь (а может, и боясь немного, но не очень — дерево ни в чем не виновато. Во всяком случае, в дурном вкусе людей), так вот: не боясь впасть в сентимент, люблю свою березу. Когда больничная палата надолго становится обителью, дерево за окном — больше, чем дерево.
Люблю смотреть на ее бесшумную жизнь и на ее терпение.
В этом есть надежда: осенью она так беспомощно взмахивала своими ветвями, и гнулась под ветром, и теряла листья!
И вдруг однажды утром засияла, засверкала, выровнялась и успокоилась. Переродилась в новое, зимнее состояние.
Может быть, так и происходит рождение красоты? Там — где-то — в глубине чего-то — зреет торжество?
Банальность и хрестоматийность идет на ум, но это мое несовершенство. Березка-то стоит. Ее это не касается.
Сейчас важно, что оба мы ждем весны.
Сегодня утром пришла няня с тряпкой и ведром, сорвала бумагу с рамы и распахнула окно. Белая оконная рама задела ветку с набухшими почками, и в комнату хлынул воздух весны.
Няня забралась на подоконник, чтобы протереть окна, и давай приговаривать:
— Весна долгожданная, пришла весна долгожданная.
И так приговаривает, словно ребенка купает.
Прошлой весной я это слышал от нее же.
Год прошел.
* * *
Дорогой Макс Леонидович!
Вот и открылась моя выставка. Совершенно неожиданно меня обрадовали таким теплым, таким хорошим приемом, что я был взволнован до крайней степени…
Мне аплодировали, и я не знал, куда мне деваться…
Я был счастлив услышать, что, оказывается, и нянечки, и врачи, и больные сочувствуют моей работе в стенах стационара во время лечения, моему «неуставному», так сказать, существованию.
Что ж, спасибо им и за отношение, и за выставку.
А из «Вечернего Киева» так никого и не было. Но это ничего. Зато как тепло говорил поэт Леонид Вышеславский! Да только ли он? В общем, все говорили хорошо.
(Макс Поляновский — московский журналист, автор статьи «История одной картины», посвященной
«Выставка — необыкновенная во всех отношениях. Настоящие работы настоящего художника, которые впечатляют так, что забываешь обо всем — об условиях и обо всем прочем…
Работы полны поэзии. Они — торжество человеческого духа.
Желаю новых взлетов!»
Леонид Вышеславский
«Во-первых, Вы мне открыли с новой для меня поэтической стороны то, что я постоянно вижу и знаю, — знакомые уголки. Во-вторых — какая сила духа художника! Сколько бодрости и надежды! Сколько красоты и лиризма!
Надеюсь не последний раз быть на Вашей выставке».
Медбрат Парфенов
«Все свежо, зрело, талантливо.
Только Ваша воля к жизни помогла создать столь жизнеутверждающее искусство…»
Ирина Холеева
«Хорошим — хорошо, и от хороших — хорошо.
Спасибо за радость видеть вас счастливым…»
Надежда Гурникова
Не это ли имел в виду Михаил Нестеров, говоря в письме о взаимной любви Художника, Человека и Природы?
Сегодня приснился удивительный сон: широкий, с голубыми лужами двор и кучки мокрого снега по краям. Мальчишка лет десяти склоняется над лужами, разглядывает что-то в них, как в зеркале, зачерпывает ладонью воду, и ручейки, стекая с пальцев, искрятся, играют малыми струйками на солнце. Затем мальчишка лепит снежки и бросает их куда-то далеко.
Смотрю: мальчишка — это я в детстве. Хлюпаю по талой воде и снежной жиже. Иду и сочиняю стихи:
Пришла весна долгожданная.
Тает снег у ворот…
Странно, я взрослый иду рядом с собой — ребенком. И думаю, как бы он не промочил ноги. А он пытается перешагнуть через лужу — и никак, никак.
Потом вдруг смотрю — это девочка. Дочка. Как она попала сюда? Это ведь школьный двор — вон моя школа. И я пытаюсь бежать к ней и не могу…
Открываю глаза. Птица за окном что-то прокричала, деловито повернула голову налево, направо. Поглядела на меня одним глазом, клюнула себя под крыло и — улетела.
Тюбик белил и охапка пионов
Киев. Лето. У меня на балконе подруга пишет этюд: море зелени под балконом, за ним — светлые силуэты домов на Крещатике и — уходящий вверх в закатную дымку Печерск.
И вдруг кончились белила. Прервать работу — загубить работу: освещение уходит.
Кажется, есть выход: в домах напротив, в мансардах, располагаются художественные мастерские. Наверняка найдется кто-то, кто выручит.
Звонит. Откликается бывший однокашник по институту.
— Белила? Конечно, есть. Куда нести? Напротив? Пушкинская? А фамилия? Как? Не художник ли? Да он мой учитель!