Эхо в тумане
Шрифт:
Ракитов помалкивал, он тоже обсматривал углы и тоже был испачкан сажей, правда, не настолько, как его товарищ.
Политрук, выслушав их темпераментный доклад, засомневался:
— Может, что-то и осталось… Вы хорошо проверили?
— Так точно, — отвечал Ракитов, сверкая белками глаз: — Вот это, как его, большое печенье — в целости — Из мокрого кармана он достал галету. Она была и бледной, как недопеченная, и гнулась, как резиновая. — Небось отравленная.
— Вполне возможно, — не исключал политрук.
— Тогда накормим пленного.
Около нижнего дота, сидя на ошкуренном бревне, Кургин принимал доклады. Под ногами зрелыми желудями валялись гильзы, по ним уже ползали лесные Муравьи. Первым подбежал лейтенант Лобода. Возбужденный, в расстегнутой гимнастерке, с трофейным автоматом на шее, видно по глазам — довольный, он докладывал, как пел:
— Товарищ лейтенант, поставленная перед взводом задача выполнена полностью…
Подошедшему политруку Кургин не без гордости сказал:
— Он и в училище на всех кроссах был первым. Быстрота, с которой действовал взвод лейтенанта
Лободы, давала основание радоваться. Дот был захвачен в считанные минуты. Ранение получили двое: — Диков и Гладченко: одному в рукопашной немец продырявил ладонь, другого оглушил прикладом. Фашист оказался не из робких.
Во втором и третьем взводах, в том числе управлении, потери были тяжелые: восемь убитых, девятнадцать раненых. Среди убитых — весельчак Лунгу, боец из управления. Политрук даже не успел как следует его узнать. Бежал он с запасными дисками к пулеметчику Черняеву. И не добежал. Пуля ударила его, когда он перелетал канаву. Диск выскользнул у него из рук и запрыгал по камням по крутому каменному склону.
Там, в низине, засели немецкие автоматчики. Неожиданно для фашистов Черняев подбежал к Лунгу. Но тот был мертв. Второй диск, еще хранивший тепло рук убитого бойца, лежал рядом. И, пока немцы, отвлеченные катившимся на них диском, снова схватились за автоматы, Черняев в несколько секунд успел перезарядить пулемет, опередил их, прикончив первой же очередью…
Самые большие потери понес взвод лейтенанта Иваницкого. Погиб отличный стрелок Федорин, не увернулся от удара финки Ракулов, почти у вершины сопки пули срезали Паршинова и Праха. Вместе с Иваницким поднимался к амбразуре Говенко, крепкий, никому не уступавший в силе боец. Пуля ударила ему в голову. А вот как погиб стрелок Старосельский — видел комсорг взвода.
— К немцам он подбежал с гранатой… их было трое или четверо, — заикаясь от волнения, горячо объяснял Арсен. — Один бросился на него с финкой… Я даже не успел прицелиться — и тут взрыв…
— Он что — взорвал над собой гранату? — переспросил политрук.
— По всей вероятности, — сказал Арсен и пояснил: — Когда я прыгнул в окоп, наткнулся на двух убитых фашистов. Там же лежал Старосельский… Без рук…
Арсен протянул рваные листочки — остатки комсомольского билета. От впитавшейся крови он стал темно-бурый, фамилию разобрать было трудно, а вот фотокарточка сохранилась: довольно четко выделялась косоворотка, застегнутая на белые мелкие пуговицы. Корочки билета были мокрые и липкие, на глазах высыхая, скручивались в трубку, как пожухлый лист.
Осторожно, словно боясь причинить боль, политрук разгладил корочки, чтобы положить их в стопку — к билетам погибших товарищей. От внимания не ускользнуло и то, что комсомолец Старосельский, оказывается, за июнь и июль не уплатил членские взносы. И комсорг было подумал, что сейчас ему политрук сделает на этот счет замечание, в общем-то замечание правильное: он — комсорг, а боец Семен Старосельский — его комсомолец. Боец, с виду мальчик, окруженный фашистами, решился — взорвал себя гранатой…
— Он уплатил, товарищ политрук…
Размышляя о поступке Старосельского, Колосов не думал упрекать комсорга. Политрук держал на ладони стопку тоненьких книжечек, словно взвешивал.
— Да, он уплатил, товарищ Арсен…
Вскоре прибыл взвод сержанта Амирханова, находившийся в резерве и державший под контролем дорогу на Хюрсюль. Из донесения связного уже было известно, что и в резерве не обошлось без потерь. На перехват мотоциклу на дорогу выскочили сразу трое: Завьялов, Немировский и Крючков. Они не сомневались, что это немцы, но что они вооружены пулеметом, заметили в последний момент.
Завьялов поднял руку, приказывая остановиться. Немец было затормозил. Но сидевший в коляске ударил из пулемета… Немировский умер сразу, а Завьялов и Крючков оказались тяжело раненными. Мотоциклист, обогнув распластавшегося Немировского, дал было газу, но далеко не удрал: его догнала пуля лежавшего в засаде Лелькова.
12
Бойцы сержанта Амирханова принесли раненых и убитых, привели пленного, захваченного еще накануне боя в малиннике. Амирханов с нескрываемым гневом бросил:
— Прошу взять от меня этого шакала… Убью… — и, сузив черные колючие глаза, сержант простонал: — Товарищ политрук, как они Немировского!.. В решето, понимаете…
Гнев Амирханова был объясним. Но пленный… Куда его? Прикончить настаивал Хефлинг. Не уставая, он твердил:
— Немцы, они разные… Этот — негодяй…
Не верить Хефлингу — значит никому не верить. У немецкого товарища была своя правда, проверенная уже там, в притихшей от ужаса Германии: его отец, коммунист, поплатился из-за своей доверчивости — выдали запуганные соседи.
Правда Хефлинга годилась для мщения, и только. Ведь сражаются не одной силой ненависти, но и силой доброты. В конце концов добро побеждает. Должно победить!
Об этом так и сказал политрук бойцу Хефлингу. К их разговору прислушивался Амирханов. Сержант согласился с политруком «вообще», а в частности, если иметь в виду пленного, захваченного в малиннике, щадить его не было смысла. Те, с которыми он ел из одного котла, сегодня в бою убили восьмерых наших бойцов. За что же щадить фашиста?