Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Из-за скандалов в семье Борис не мог находиться дома. Ему жалко было мать, постоянно и жестоко избиваемую, но она запрещала заступаться за себя перед мужем, а тем более — приструнивать пьяницу.
— У тебя рука тяжелая, еще убьешь его ненароком... — говорила Борису и, предвидя драку, отсылала его из дому.
А когда скандалов не было, тишину нарушали крики Зёника. И Борис вынужден был проводить время то у Людмилы, у которой вскоре появился сын Евгений, то у бабушки Груни, где рос ее внук Николай, сразу после рождения оставшийся без матери. Во всех домах стояли вопли младенцев, воняло поносом и мокрыми пеленками. Фу, как не похоже это было на обстановку, в которой Боря вырос. Пока не было всех этих детей, он был младшим в роду и ему доставались любовь и внимание родственников. Теперь же все переменилось...
Боре приходилось спать не просто под кухонным столом, но на голом полу. Часто, укладываясь там, он плакал и мечтал о заступничестве отца, представлял, что бы его отец сделал, видя, в каких условиях он живет.
Постепенно он взрослел, присматривался к тем, кто на его глазах заводил семьи и рожал новых детей, и думал, что у него все будет по-другому. Как он себе представлял это «по-другому» неважно, главное, что он задумывался о своей семье. А от мыслей до поступков — путь короткий. Вот так и получилось, что жаждущий любви и внимания юноша рано женился.
И хотя «по-другому» у Бориса не получилось[8], но все же после женитьбы он попал в семью, наполненную миром и покоем, где родители и дети любили друг друга... И опять это оказалось не то! В этой семье стоял какой-то первозданный дух, было что-то слишком патриархальное, старинное. После блеска Багдада, который Борис помнил и забыть не мог, в Славгороде все казалось ему тусклым и бедным, древним какой-то замшелой древностью, в которой было еще хуже. Если в Багдаде они гордились Вавилоном и Уром, своими великими развалинами и черепками, непонятной клинописью, невероятно высокой культурой прошлых эпох, то тут казалось, что более ранние поколения были более дикими.
— Значит, вы дичаете, а мы развиваемся, — смеялась над ним жена. — Вы катитесь под горку, а мы идем вверх. Так что тебе лучше быть с нами.
Конечно, он понимал, почему так получалось, потому что родители его жены были сельскими людьми, крестьянами и занимались земледелием — новым и слишком неинтересным для него трудом, однообразным и тяжелым физически. Им слишком часто приходилось ходить в запыленной одежде, пропитанной ветрами и травами, а не парфюмерией. В их доме царил культ земли и плодородия, а в красном углу от рождества до новой жатвы стоял дидух[9] и пахло зерном и хлебом. Эти люди не знали моды и роскоши, жили по крестьянскому укладу, почитали стихии и любую от них благодать. Нет, все это ему не нравилось.
Он был недоволен своей жизнью, грязной работой на заводе, и не видел, как можно было это исправить. Сначала, когда у матери только появился Прокофий Григорьевич, еще не обнаглевший и старающийся угодить жене, он обещал, что отдаст пасынка в обучение своему двоюродному брату — бондарю из Синельникова. В основном этот человек делал бочки. А бочки — это было что-то еще с детства знакомое Боре, ибо имело отношение к их аптеке: в бочках отец хранил лечебные вина и настойки трав. Но со временем распоясавшийся пьяница забыл о своем обещании.
Почему Борис не пошел по стопам матери? Почему не стал портным как Михаил Феленко, его двоюродный брат из Запорожья? Этого он и сам не знал. Видимо, тут сказалось влияние отца, который готовил его к наукам, а не к ремесленничеству... Помнится, мечтал Павел Емельянович, что сын превзойдет его и станет не просто аптекарем, а настоящим ученым фармацевтом.
Да какая разница, что было в начале его пути?! Теперь Борис Павлович был гражданином Советского Союза, где все-все было устроено раздражающе не так, как в стране его детства. Тут люди жили словно на юру, как в доме без стен — открыто и доверчиво, деля одну на всех судьбу. Борис Павлович не понимал, что такое коллектив, общественный интерес и почему им надо отдавать предпочтение перед отдельным человеком и его запросами.
Новая жизнь настала в конце лета 1935 года, когда ему исполнилось 16 лет. Это был возраст, с которого в СССР позволялось подросткам работать на производстве. И так как его сестра Людмила некогда коротко работала на Государственном чугунно-литейном механическом заводе «Прогресс», то и брата туда повела.
— Что ты умеешь делать? — спросили у Бориса в отделе кадров, чтобы понять, куда его лучше определить.
Как видно из названия завода, основными переделами[10] там были чугунное литье и последующая механическая обработка отливок. Все это представляло собой грязные работы, грубые монотонные операции, не требующие квалификации, к тому же производимые в агрессивных средах, какими являются и песчано-глинистые формы, и смазочные масла, используемые в механических станках, и железные опилки.
— Умею носить тяжести, — добросовестно признался мальчишка, — ну и... что-то делать.
— Правда? И что же ты умеешь делать?
— Могу любой замок починить, ключ к замку выпилить.
— Так... — начальник отдела кадров почесал нос, надавленный очками. — Значит, выпилить... Ну что же, наверное, тебе понравится профессия слесаря-инструментальщика.
— А что это?
— Это? — переспросил кадровик. — Это, брат, престижнейшая специальность! Слесарь — это работник, выполняющий обработку металлов в холодном состоянии при помощи ручного инструмента и вспомогательных средств. А также он может производить сборку, монтаж-демонтаж и ремонт оборудования, машин, механизмов и устройств. Это как машинный врач. Понимаешь?
— Мастер на все руки? — паренек быстро сообразил, что к чему и дал согласие.
— Итак, зачисляю тебя учеником слесаря-инструментальщика. На кого мы выписываем трудовую книжку? Говори свою фамилию.
— Диляков Борис Павлович, — ответил тот.
Быстро пролетело два года, в течение которых, Борис Павлович из ученика превратился в опытного слесаря, а потом и в наладчика оборудования. У него обнаружилось природное чутье на любые виды движения, на его передачу в узлах механизмов и на использование движения для производства полезной работы машинами и механизмами.
Мастер инструментального участка на нового слесаря, способного без технической документации собрать любую машину, о работе которой имел кое-какое представление, нарадоваться не мог.
Но вот Борису Павловичу исполнилось 18 лет, настала пора получать паспорт, о чем его заранее известили из отдела кадров.
— Где его получают? — спросил парень.
— У нас, в сельсовете, — разъяснили ему. — Да пусть мать сходит и возьмет, чтобы ты не тратил время.
Через день мать принесла Борису Павловичу паспорт на имя Николенко Бориса Павловича.