Эхо войны.
Шрифт:
— Безусловно. Хотите, и вам устроим внеплановую чистку? Говорят, на душе очень легко становится, — я криво усмехнулась. Комендант в ответ на мое предложение только презрительно передернул ушами. — Так мы сошлись с вами во мнениях? Вы отмените карантин? Если вас волнует медицинский аспект, я могу позвать доктора Точе, и он подтвердит, что никакой…
— Какие гарантии мне может дать провинциальный врач? Вы имеете хоть какое–то представление, за какое количество служащих и солдат я ответственен?! — комендант
— Имею. Три четверти из них я знаю до самого последнего изгиба души, — твердо сказала я, глядя на него в упор.
— Я подумаю. Вам сообщат, — минуту спустя бросил он, резко развернулся и вышел.
Пусть сообщают. Я подожду.
— Ну что, полегчало? — я прислонилась плечом к стене, скрестив руки на груди. Лаппо сидел на полу возле садков, замерев, будто в трансе.
— Да, — парень поднял на меня глаза: — Нас выпустят?
— Может быть. Такие решения не принимаются с разбегу.
— Долго еще?… — он закрыл глаза, тяжело, надсадно дыша.
— Будут думать? До завтра, — я неопределенно взмахнула ухом. — Что, ломает? Пожадничал, значит. После такого–то перерыва…
— Вы бы удержались?
— Я–то постарше тебя буду. Раза эдак в два, — я сняла с кровати одеяло и уронила ему на макушку. Сейчас пойдет скакать температура — организм отвык от притока энергии. Оглядела начавшую трястись в приступе озноба фигуру и со внезапно проснувшейся жалостью спросила: — Во врачи из–за этого пошел?
— П–почти, — Лаппо закутался в одеяло, но помогало это мало, судя по стуку зубов. — А вы — в ватары — поэтому?
— Как догадался? — с иронией поинтересовалась я, укладывая поверх первого одеяла второе.
— Вы не любите свою работу.
— Не люблю, — согласилась я. — Но, к сожалению, меня воспитали с осознанием той простой истины, что каждый должен служить обществу в меру своих скромных сил и способностей. Только, в отличие от тебя, к врачебной карьере у меня склонности не было никогда. Или родители помогли определиться?
— Нет, — Лаппо пригрелся и перестал клацать зубами. — Сам захотел.
— Что еще раз показывает, что Жизнь не всегда учитывает наши желания, когда берется за посох, — я скрестила руки на груди отошла к окну. Надо же, даже тучи не желают стоять на месте — летят по небу, будто среброкрылки. И дождь тоже летит — косой частой вязью, разбиваясь о камень двора, о пожухшие листья вистлицы, заплетшей башню до самой крыши, о непокрытые головы переругивающихся подмастерьев, затеявших под окном драку.
Из окна виден краешек плаца. Если прижаться лбом к стеклу и скосить глаза, можно заглянуть под полупрозрачный навес и понаблюдать, как сержант расхаживает вдоль строя вытянувшихся в струнку сослуживцев. Кто сказал бы еще неделю назад, что учения обойдут меня стороной…
—
Я отвернулась от окна и перевела взгляд на груду одеял на полу.
— Никто мне не помогал. Я сам… — устало сказал Лаппо, поднимаясь на ноги.
Конечно, сам. Небось, любовь под руку толкнула, или ненависть — а может, и то, и другое сразу.
Я твердо взяла его за локоть и довела до кровати, сдав на руки Ремо. Успокоила мечущуюся в истерике мору, вывалив в садок двойную норму мяса.
Странные, странные времена настали. Каторжников с крестом на плече выпускают из Калирийских Шахт, самой охраняемой тюрьмы восточного сектора. Более того — в эти каторжники определяют желторотого студента, да еще по такой статье…
Другими словами, двойным дном от этой истории разит так, что впору зажимать нос.
Что с этим делать и как — понятно и без слишком напряженных размышлений. Над чем действительно стоит подумать, так это над тем, мое ли это дело. То, что идет война, ставит этот вопрос ребром.
Что–то (и это отнюдь не интуиция) подсказывало мне, что ситуация на фронтах более чем шатка, и пока с кругом врагов и союзников не определятся окончательно, за излишнюю инициативу, могущую в перспективе привести к конфликту (сколь бы незначителен он был) с (предполагаемым) союзником, на Калирийские Шахты могут отправить меня.
Служба ошибок не прощает, Корпус — тем более. Парня было жалко, но не настолько.
Хотя у него еще был шанс — если из Корпуса придет соответствующий приказ. Или если Жизнь спустится с небес и вразумит меня лично.
— Как следует треснув посохом по голове, — Тайл опустился рядом со мной на кровать. — Что за мысли лезут тебе в голову?
— Я что, сказала это вслух?
— Почти. Иногда и на меня снисходят озарения, — он вытянул из–за ворота безрукавки амулет на цепочке. Помахал им в воздухе и уронил обратно. — Одолжил у помощника до конца карантина. Знаешь ли, хочется знать, что за мысли бродят в голове у нашего синюшного друга. На всякий случай.
— С этой финтифлюшкой много не наслушаешь, — я протянула руку и снова выудила кругляш. Повертела в пальцах. — Даже на простейшие блоки не рассчитан, считывает только поверхностные мысли.
— Лучше, чем ничего, — Тайл откинулся назад, опираясь спиной о стену. Приподнял светлые брови: — Ну, как Мертвяк?
— Будет думать, — я пожала плечами, прислушиваясь к частому перестуку дождя. — А вот я думаю, что я в чертовом тупике.
— Тупик — это когда выхода нет. А у тебя он есть.
— Нет, тупик — это когда нет выхода, устраивающего меня.
— Вот уж точно мысль, достойная смиренной служительницы богов, — Тайл усмехнулся и вдруг посерьезнел, провел рукой по сбитому одеялу: — Качея не хватает, верно?