Эхо войны.
Шрифт:
— Может быть, — я с чувством выполненного долга падаю на кровать. Но смутное беспокойство не исчезает, может, от этого ко мне приходит странный сон.
Убийца осторожно выглядывает из–за скального уступа. Снежная белизна режет глаза, но зоркие глаза опытного стрелка замечают темную точку на дальнем краю горной долины, чтобы уже не отрывать от нее взгляда.
Колено упирается в загодя присмотренный и опробованный камень, с плавным движением кисти уходит за спину длинная, по пояс, серебристо–инистая коса северянина,
Убийца отточенным движением вскидывает ложе к плечу и замирает, натянутый, как тетива. Проходит минута, другая. Точка приближается, пальцы осторожно ложатся на спуск…
Убийца досадливо опускает оружие. Снежный охвост. Всего лишь.
Зверек мелкой рысцой пересекает долину, не подозревая, как рисковал своей роскошной дымчатой шкуркой несколько мгновений назад.
Ждать.
Мороз начинает пощипывать даже сквозь толстую шерсть и кожу, пальцы зябнут, теряя гибкость. Убийца подбирает из снега рукавицы и накидывает на плечи тяжелый меховой плащ. Скорострел с расслабленной тетивой ложится в скальную выемку, выстланную потертой шкурой, стрелы отправляются в колчан при поясе.
Ждать.
Солнце садится медленно, расплескиваясь желтоватыми бликами по режущей глаза безупречной белизне. Под ногами начинает виться поземка, ветер дергает полы плаща. В заплечном мешке, небрежно сваленном тут же, у ног, лежит фляжка. Южная работа, тонкое тиснение оплетки и чеканка, россыпь мелких кристаллов у горлышка и на боках. То, что внутри, тоже родом с Юга — крепкий, как удар демонских копыт, желтый шерп. Он прогревает до самых костей, не туманя головы. Удивительно, как могли его изобрести в краю непрочных и неверных зим.
Метель начинается, когда небо уже начинает сереть. Белая пелена поднимается в воздух, и, рассыпавшись мелкой белой крошкой, с яростью бросается на скалы.
До узкого коридора между двумя рядами тонких скальных клыков долетает лишь снежная труха, разбившаяся о камень — ветер запутывается в извилистых проходах, не дотягиваясь до тепла живого тела, — укрытие выбирал северянин, выбирал загодя и с умом, не поленившись почти целый день бродить вокруг маленькой горной долины. Поэтому сейчас он лишь плотнее запахивает полы плаща. Капюшон откинут, несмотря на снег — дело еще не сделано, а метель и без того ухудшает обзор.
Когда придет темнота, будет хуже, много хуже. И убийца коротко попросил Звезду разрешить дело до заката. До замка всего полтора дня пути, он не успеет как следует подготовиться, если охоту придется переносить на завтра, а значит, переносить и место. Придется действовать наобум, в спешке, без страховки, а это никак не входило в условия контракта.
Метель усилилась, но не прошло и десяти ударов сердца, как убийца понял, что Смерть услышала его — под аркой из двух скал возник темный силуэт. Всадник на муфтаре.
Снежная волна вздыбилась и вдруг опала. Ветер затих на два удара сердца. Спустя эти два удара он бросится
Мир утонул в снегах…
Я открыла глаза и почти минуту лежала неподвижно, не совсем понимая, на каком нахожусь свете. Белоснежные стены и потолок палаты почему–то вызывали тяжелое чувство.
Из зеркальца на тумбочке смотрела помятая физиономия с четким отпечатком костяшек пальцев на щеке. Массируя кожу, я встала с кровати и подошла к окну. И застыла, так и не отняв ладонь от щеки.
За окном падали огромные снежные хлопья.
Глава шестая.
— Мы сошлись в доме нашего друга и собрата по заговору, превосходного, дерзновенного хоббита — да не выпадет никогда шерсть на его ногах! — воздадим должное его вину и элю!
У оврага, во дворе, в поле до самых гор, везде — отцветала лициния. Золотисто–желтые соцветия выцветали и разлетались белым пухом, по щиколотку устилая мощеный двор.
И снова светило солнце.
Лициния была везде — белые волоски цеплялись за рукава рубашек, подошвы сапог, шерстку мышовок, за выбоины и зазубрины чехлов роботов–уборщиков, в угаре сезона не справляющихся ни с мусором, ни с лицинией, ни с чисткой себя самих.
Белые хлопья сыпались нам на головы без конца и края, и малейший ветер поднимал метель.
Снег среди лета.
Каблуки моих сапог глухо цокают по камням во дворе. Месяц прошел…
Сегодня у нас с Тайлом Годовщина Ухода. У Ремо, конечно, тоже. Но то, что оттягивает карман моей куртки и при каждом неловком повороте покалывает сквозь подкладку, я несу только Тайлу.
Солнце разливается над замком, почти как до войны. Солдаты до сих пор, не отдавая себе отчета, иногда застывают посреди двора и поднимают лица к небу.
Дождь успел всем опротиветь гораздо сильнее войны, которая все еще не добралась до нашего захолустья.
Я пересекла двор и спустилась в мастерскую. Тайл, стоящий на коленях рядом с полуразобранным дайром, обернулся на звук. За месяц без солнца его смуглое лицо как–то странно побледнело, из золотых волос выцвела перламутровая синева.
— А, Орие…
Он стряхнул с рук замасленные перчатки и медленно встал с колен.
— Есть предложение, — Тайл отряхнул рабочие штаны и посмотрел на меня, — от Ремо.
— Неужели руки и сердца? — я сунула руку в карман и провела пальцами по холодному металлу.
— Смеешься? Атка выйдет замуж быстрее. Нет, он предлагал собраться после смены в мастерской. Потому как, цитирую, «от медпункта тошнит, думаю, уже всех».
— Ясно, вариант казармы не рассматривался, — я присела на верстак. Качей, в наше отсутствие нисколько не похудевший, вспрыгнул мне на колени и начал тыкаться носом в ладони.