Эхо войны.
Шрифт:
Моя работа — разбирать чужие души, чистить и приводить их в порядок. Я знаю, кто истинно верит, кто верит по привычке, кто просто соблюдает обряды. Кто–то приходит просить совета, кто–то — каяться, кто–то спасается от одиночества. Но прийти имеет право любой. Не будем спорить с книгой Мира, даже если я и знаю, кого нужно ждать, а кого — не стоит.
Моя работа — открою этот секрет — не в том, чтобы поддерживать веру или дарить ее. Нет — и только потому Торрили меня здесь терпит. Она в том, чтобы четыре тысячи солов, практически безвыездно существующих в
Кому–то помогает психолог. Кому–то — только я. В этом моя работа.
Служба моя в другом, ну да это и не важно. По крайней мере, сейчас.
На первом этаже широкая лестница открывается в бывший бальный зал, огромный, с недосягаемым потолком и снежно–белыми стенами. Уже при нас его заставили рядами рабочих столов для мелких клерков. Меня причислили к ним же, установив будочку темно–фиолетового дерева в самом дальнем углу.
Сейчас здесь было пусто и тихо — выходные все–таки. Я не спеша прошла между рядами столов, отперла дверь «рабочего места» и шагнула внутрь. Села в кресло и принялась просматривать последние новости, захваченные в коммуникационном центре — первые желающие появятся не раньше чем через час, ибо даже на беседу с ватаром никого не отпускают по первому требованию.
Поэтому, услышав дробный перестук торопливых шажков уже через двадцать минут, я удивилась, но отложила считыватель.
Чей–то кулак нервно застучал в дверь.
— Входите, прием уже идет.
На пороге застыла Атка, не замечающая расплетающейся косы. В широко раскрытых синих глазах плескался испуг.
— Что?…
— Фарра… Тетя Орие… Война!
Где–то далеко, за горами, слышатся раскаты грома. Война…
Глава вторая.
Я был капитаном гвардии короля неополитанского; жили мы в своей компании по–холостятски: увлекались женщинами, игрой, когда же не представлялось ничего лучшего, вели философские беседы.
Кап–кап–кап. Кап.
За окном идет дождь. Крупные, полновесные капли разбиваются о листья и цветы, смывая пыль с поникшего кустарника под окном. Дождь идет уже второй день, постепенно подтопляя чахлый цветник, разбитый у основания Лабораторной башни.
Война прогнала жару.
— Орие, посмотри, там Атки во дворе не видно?
— Нет.
— Где только бегает, паршивка… Опять заберется в овраг, промерзнет, заболеет…
— И как ты думаешь, с какой радости твоя дочь лазает в этот овраг?
— А зачем ты летаешь в горы? — Ремо пожал плечами, не переставая разламывать принесенную мной охапку тонких сухих веточек на кусочки.
— Определенно не за этим, — я отошла от окна, — И я не думаю, что она замерзнет. Вот промокнет — может быть.
— Ну и какую я должен подать реплику?… — врач вздохнул. — Я не знаю, что с ней делать, Орие.
— Не будешь знать и дальше — испоганишь ей жизнь. И себе заодно, — я сунула одну палочку в рот. Задумчиво пожевала и добавила: — А ведь девочка только начала взрослеть. Нашел бы ты ей мать. И поскорее.
— А сама не хочешь?… — Ремо грустно улыбнулся и бросил мне непонятно как затесавшийся среди сушняка цветок лицинии. — Я понимаю, что разговоры по душам — твоя специальность, но я в духовнике не нуждаюсь. В новой жене — тем более.
— Моя специальность ограничивается подданными богоданной соланской Короны, а ременских подданных я осеняю божественной благодатью исключительно по дружбе и в нерабочее время, — попыталась я обойти стену, за которую он снова спрятался.
Бесполезно.
Ремены, ремены… В соланской глубинке легко отвыкнуть от других рас, даже мне. То, что в форте клан Точе был единственным исключением, никак не облегчало им жизнь. Но только сейчас мне пришло в голову, как на наших ящеров могло повлиять беспрерывное общество моих несколько истеричных сородичей. Для сола яркие и глубокие чувства — необходимый элемент жизни и дара, а вот для ремена это — уже явный невроз.
Я нашла в углу пластиковое ведро и принялась ссыпать туда измельченные ветки.
— Айрит умерла давно. А вы с Аткой живы. И ей — хочешь ты этого или нет — нужна мать.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — Ремо привычно пропустил мои слова на эту тему мимо ушей.
— Как раз–таки понимаю. Ты не поверишь — я тоже когда–то училась в Академии. И курс «сравнительная культурология» прослушала.
— Сравнительную психологию ты тоже изучала, ведь правда? — Ремо фыркнул. — Кстати, напомни мне, где сейчас обретается твой муж?
— Вот именно — муж. А не бывший муж.
— Это что, кардинально меняет суть?
Я пожала плечами. Традиционный конец традиционного разговора. Как только я пыталась утвердить в сознании Ремо мысль о том, что хоронить себя вместе с женой нельзя, мне мгновенно напоминали об огрехах собственной жизни.
Первая заповедь ватара — те, кого упрекаешь, не должны иметь возможности упрекнуть тебя. Жаль только, что святых и безгрешных нет среди нас.
Ведро тем временем общими усилиями наполнилось с верхом. Ремо достал из холодильника два увесистых пакета, я вытащила из–под стола ящик с дробленым щебнем. Он оттягивал руки, но не настолько, чтобы нести его вдвоем. Поэтому я оставила Ремо собирать оставшиеся свертки и вышла из служебки.
Планировка медпункта изначально не была особенно эргономичной, а после того, как бывшая перевязочная постепенно начала превращаться в филиал зверинца, жаловаться на нее стали постоянно — сам медпункт стал проходным помещением.
Я прошла мимо двух пустующих коек и, пригнувшись, нырнула за низкую дверцу. Семейство откормленных мышовок с голодным фырканьем закрутилось под ногами.
— Совсем совесть потеряли. А ну, марш на охоту! — я вытолкала хвостатых в коридор — дорогу на первый этаж, а оттуда — в поле они знали лучше меня.