Эхо войны.
Шрифт:
В дверях показался сержант, кивнул:
— Морровер, топай сюда.
Я шагнула внутрь и прошла за сержантом вдоль стеночки, глядя себе под ноги: улики — вещь хрупкая. А разорванные тела, разбросанные вокруг обеденного стола вперемешку с посудой — последнее, на что мне хотелось бы любоваться по собственному желанию.
— Тут фарр следователь хочет проверить ментальный след. Прикинь по–быстрому, пока эксперт не подъехал.
— Только очень приблизительно, сами знаете, псион из меня…
— Какой есть, — отрезал сержант. — Будем мямлить — уйдет
Я присела над указанным участком. У края пропитанного кровью, потертого ковра тянулась короткая, в две ладони, цепочка сильно смазанных красных разводов. Не лапы, не копыта, не обутые или босые ноги. Просто… разводы. Будто натекшие с когтей. Но какие же должны быть когти?…
Следы обрывались внезапно и не возникали больше нигде в пределах моей видимости. Прикрыв глаза, я сосредоточилась. Контура телепортации давали дестабилизацию энергетических потоков, чего вроде бы не было. Сам же энергетический след вел себя странно. Он был один… и нет. Как тень от паутины — единая, но из десятков переплетающихся нитей. Эта тень накрывала весь дом, сгущаясь в столовой. Я попыталась разобраться, проследить — и безнадежно запуталась. Нетренированный мозг не мог ухватить полную картину, слишком слабый дар — разобраться в ее сути.
Я знала, что каждое живое существо имеет строго индивидуальный энергетический след, подделать который крайне сложно даже для сильных магов. Проще его уничтожить вообще. А это… Ветвящийся, но абсолютно одинаковый след. В голову приходило только что–то гигантское со множеством щупалец.
Я поднялась с корточек, сообщила подошедшему следователю свои бредовые выводы и посоветовала дождаться все–таки эксперта.
— А что показывали результаты сканирования остальных мест преступлений? — поинтересовалась я в заключение.
— Ничего, — хмурый следователь глянул на меня исподлобья. — Следы были выжжены до естественного фона. Нам повезло, здесь преступника что–то спугнуло.
— Куда следы ведут? — вклинился сержант.
— В окно, — я неуверенно побалансировала на последнем слове и пробормотала: — Кажется, шенаи научились летать. Я схожу с ума.
— Не важно, — майор побарабанил пальцами по бедру. — Пойдемте, Морровер, будете ищейкой.
Через несколько минут отряд уже выстроился под указанным мною окном. Я ощущала себя по–идиотски, но особого выбора не было — и я вела туда, куда вели меня ниточки этой паутины. Грязный, заваленный хламом двор. Длинные бараки, хаотично разбросанные вокруг пустыря, на котором раньше явно что–то стояло.
Мы петляли между ними минут десять, пока я, наконец, не открыла нужную дверь и не шагнула в гулкую темноту. За спиной защелкали снимаемые предохранители, вспыхнули фонари на прикладах. Я покрепче перехватила «мать» и пружинистым шагом двинулась вперед.
От барака осталась только коробка с двумя–тремя полуразбитыми перегородками. Отряд рассыпался, осматривая все щели, я же под прикрытием Оглобли и сержанта двинулась прямо по следу — в самый конец барака, за
Следы уходили в подвал.
Закончив проверку барака, сослуживцы собирались за моей спиной. Закономерным следствием посттравматического синдрома дрогнуло сознание — снова дышали в спину, снова ждали моего решения, и скованные стужей стены огромного корабля вырастали вокруг сами собой.
Четкие, уверенные шаги разбили глупую иллюзию, размеренно приближаясь к лазу. Майор кивнул:
— Вскрывайте.
Крышка лаза отлетела в сторону. В узкую вертикальную шахту метнулись лучи фонарей. Пусто.
Опустив «мать» дулом вниз, почти себе под ноги, я по праву ищейки первой начала спускаться по скобам вниз. Под ложечкой поселился неприятный холодок, будто я по своей воле лезу в логово к сказочному чудовищу.
Я спрыгнула на неровный выщербленный пол и быстро пошла вслед за уже начинающей распадаться нитью — видимо, кто–то на другом конце все же вспомнил о маскировке. А потом и побежала, все быстрее и быстрее, предоставив прикрывать меня остальным. Ощущение, что вот–вот все может кончиться, возникло внезапно и не желало проходить.
Спустя полторы минуты нить вспыхнула и растаяла, оставив после себя навязчивую головную боль. Боль — и ощущение дежа–вю.
Зашумел помехами эфир.
Любимая…
Я сорвала с головы шлем и бросилась вперед. Закричал вслед сержант, соскользнула рука Маэста, схватившего было за локоть.
Не может быть.
Так не бывает!
Не видя никого и ничего, я неслась вперед, чтобы увидеть это собственными глазами, увидеть и понять, что не сошла с ума. Ведомая неясно откуда возникшим инстинктом, я петляла по неряшливо перевитым коридорам, спускалась все глубже, молясь только об одном.
Пусть окажется, что посттравматический синдром свел меня с ума.
Где–то впереди нарастает шорох. Цокают острые коготки.
Цок–цок. Цок–цок–цок…
Неужели возможно то, чего не может быть никогда?… Неужели я сплю, и гудящий помехами эфир, и холодные стены, вырастающие перед глазами, и тихий шорох крыльев — горячечный бред измученного сознания?…
Цок–цок–цок…
«Мать» оттягивает руку. Я выпускаю очередь, не целясь, в пустоту. В свете фонаря, прикрученного к прикладу, пляшут сухопарые вытянутые тени. Шелестят тонкие, будто бумажные крылья, черные когти впиваются в пол.
Темные, туманные призраки вьются в резком желтом луче. У призраков человеческие лица, перекошенные криком.
Как же болит голова…
Сам Мир застыл, глядя на танец призраков. Их тысячи: мужчин, женщин, детей; они мертвы день, неделю, сто, тысячу лет.
У моих ног плещется море, море крови, и он стоит на другом берегу. Берега белы как снег, белы, как обнаженные кости. Между нами пелена, серая мутная взвесь — это призраки, танцуя, стекаются к хозяину. Стонут и протягивают руки — ко мне.