Эхо вторжения

В черновом варианте произведение было написано еще летом 1983 года и по объему оно казалось небольшим. Идея написания пришла в голову как-то сама собой: поставить среднестатистического, простого «советского человека» в фантастические условия и представить, предугадать его действия в этих условиях. Причем, чтобы он действовал не так, как предписывалось идеологическим воспитанием, а исходя из основанных на его житейском понимании моральных принципов. Для этого, не скрою, и это понятно, попытался для начала представить в этих условиях самого себя. А потом как-то пошло-поехало и в течение каких-то полутора месяцев, не очень то и интенсивных занятий

в свободное от основной работы время, я это произведение и соорудил. Причем, по сути, совсем не для того, чтобы издавать его, а в основном для прочтения друзьями. Ибо в те времена, для того, чтобы что-либо издать, даже мелкий рассказик, нужно было или состоять в Союзе писателей СССР, а для того чтобы вступить в этот союз, нужно было иметь публикации, так что «куда не кинь — везде клин».

После прочтения набросков повести парой приятелей, рукопись благополучно пролежала в письменном столе до 1985 года, а после Чернобыльской катастрофы, я так и вовсе подумал, что мое произведение никогда не увидит света, и попросту решил про него забыть. Уж больно описание пустынного города ассоциировалось с покинутой после аварии, Припятью. И даже если бы я, вздумал предъявить рукопись в каком-либо издательстве, скорее всего, услышал бы упреки в плагиате, несмотря на любые уверения, что написано-то это все было еще за три года до катастрофы. По этим же причинам не брался я за окончательное оформление и позже. И уже даже в наши дни, когда можно издать все что угодно за свои средства, о публикации я не мечтал. Не мечтал, пока в рукописи это, так сказать, произведение, не прочла одна из знакомых, которая, застыдив в скромности, подвигла на продолжение.

Новый импульс к продолжению дала та неразбериха, порожденная развернувшимися в стране процессами, по сущности своей, демократией которые даже с натяжкой, назвать было бы не совсем этично. Захотелось представить хотя бы подобие общества, которое в какой-то мере отвечало бы идеалам менталитета страны и тем же, но действительным понятиям демократии, не с ее дикой анархией, а насколько возможно упорядоченными процессами. Такое общество, которое с неким налетом романтики, мне представилось.

И вот тогда родилось «ЭХО ВТОРЖЕНИЯ», название которого я применил при названии всего романа, а также эпилог, который, думаю, можно назвать прологом для дальнейшего развития фантазии уже у читателя.

Теперь, более чем, через десять лет после начала написания роман закончен. Хотя в процессе доработки возникли еще кое-какие идеи, которые наметили продолжение, но боюсь, как бы на это не понадобился еще один десяток лет.

Произведение, я даже не собираюсь отрицать, имеет явный и личностный налет утопизма, но кому не хотелось бы, помечтать об общественном устройстве планеты, способном не столько противостоять «злобным пришельцам», сколько обеспечивающем распространение человеческой цивилизации по просторам Вселенной. И такая утопия, по своей реалистичности, не кажется мне сильно отличающейся от мифического коммунизма.

Рано утром вернувшись из столицы и приняв для снятия усталости душ, Вероника Сенявина созвонилась с тетей и сообщила ей о своем приезде. Тетю Елену Вероника практически считала матерью, так как в восемь лет лишилась родителей, и та воспитывала ее до настоящего времени. И только с год, как Вероника переселилась от нее в квартиру родителей, до того пустовавшую, и теперь они общались весьма редко. Теперь она проживала одна, что являлось «голубой мечтой» многих ее сверстников и сверстниц.

После душа она почувствовала себя несколько бодрее, но путешествие в плацкартном вагоне не очень-то располагает к крепкому сну, и она решила немного отдохнуть. Плотно позавтракав, она нагишом нырнула под одеяло и с легкостью на душе постаралась забыться сном. До начала занятий в столичном университете оставалось еще целые две недели, и теперь она с чистой совестью могла посвятить это время отдыху и развлечениям.

До вчерашнего дня настроение ее было не таким радужным. От последней сессии за нею тянулся «хвост» вовремя не сданного экзамена по истории компартии, который с неимоверными для себя усилиями ей, наконец, удалось «столкнуть».

При всем притом, что Веронику нельзя было назвать неспособной к изучению наук, именно эта дисциплина давалась ей с большой натугой. Просто она никак не могла понять смысла, зачем почти дословно и нудно необходимо заучивать формулировки повесток дня одного за другим съездов партии, да еще досконально помнить даты их проведения. По ее мнению суть этих формулировок, особенно где-то пяти последних съездов, практически ничем не отличались один от другого, разнились только хитросплетением фраз, отражающих одно и то же содержание.

Пионерско-комсомольским романтизмом, вроде «Взвейтесь кострами синие ночи… и Орленок, орленок, взлети выше солнца»… она уже переболела в школе, отдав им дань в совсем юные годы. И все равно она никак не могла понять, зачем ей, хотя комсомолке еще со школы, нужно забивать голову идеологией. В то время, когда имеется много других, не в пример более интересных научных дисциплин, вроде той же географии, биологии и генетики, все еще называющейся просто селекцией, которые она с энтузиазмом постигала и имела по ним отличные оценки. То же относилось и к другим изучаемым на курсе предметам, и только этот идеологический, стал для нее камнем преткновения. Можно было только завидовать некоторым ее сокурсникам, которые по остальным предметам имели троечки с натяжкой, но вот на экзаменах по истории компартии могли часами рассказывать о партийных дискуссиях, правых и левых уклонах, сыпать историческими датами тех или иных конференций. Но даже эти речи, довольно сносно адаптированные к упрощенному восприятию, никак не могли найти отклик в ее сознании. Ну не могла она себя убедить в том, для чего ей, будущему специалисту по генетике, может помочь история возникновения партии большевиков, и о чем первые ее члены совещались где-то там за границами Российской Империи, как бы эту империю разрушить. Если выразиться упрощенно, не принимала ее душа этой науки.

Когда за разъяснениями она обращалась к мужу тети, которого она, впрочем, очень уважала и считала отцом, тот несколько иронично улыбался и говорил: «Ком-мунистическая партия — идеологическая основа нашего государства, управляющая система, практически само государство. По этой причине все претендующие на высшее образование обязаны изучать ее историю, ибо каждый потом, теоретически, может стать руководителем если не государства, то одной из многих его структур. Таким образом, народ должен помнить и чтить, что именно под руководством коммунистической партии, в то время партии большевиков, народ избавился от тирании царизма, и строит теперь первое в мире коммунистическое государство. Другими словами, идеологическое воспитание подрастающего поколения должно обеспечить преемственность и дальнейшее поступательное движение к победе социализма во всем мире и построение коммунизма конкретно в нашей великой стране, воспитание патриотизма, стремление о процветании своей Родины». — Так в еще более упрощенной форме отец постарался разъяснить ее сомнения. — Если ты хотя бы в таких выражениях построишь свой ответ, думаю оценка, пусть и не отличная, тебе обеспечена!

Вероника, выслушав это разъяснение, сказала, что она и без знания истории компартии любит свою Родину и собирается в будущем трудиться для ее процветания. И считает, что роль партии в настоящем времени несколько завышенной. Если во времена революций это было оправдано, то сейчас такое внимание становится слишком навязчивым и перерастая в обычную ритуальность, причем возможно даже тормозя, таким образом, так называемое, неумолимое поступательное движение. Партийная идеология переродилась, можно сказать, в религию, а ЦК — в высший орган с Верховным жрецом, и тогда госу-дарство наше является клерикальным. И в то же время один из лозунгов правящей партии: «Религия — опиум для народа!» — опровергает саму идеологию коммунистической партии! — Выпалила Вероника.