Эхопраксия
Шрифт:
– Если они будут только смотреть на нее весь день, то доскональных ответов не получат.
– А я думал, именно так они и совершают все свои открытия.
– Они знают, что делают, Дэн.
– Это одна из гипотез. Хочешь услышать другую?
– Не уверена.
– Ты когда-нибудь слышала об индуцированном танапарезе? – спросил Брюкс.
– Угу. – Лианна пожала плечами. – Обычная процедура среди людей с улучшениями. Помогает им не испытывать экзистенциальной тревоги.
– Это чуть более фундаментальная штука. Тебе ее делали?
– Танапарез? Нет, разумеется.
– Ты собираешься умереть?
– Со временем. Надеюсь, не скоро.
– Это
– Дэн, я не…
– Ты и я, – он повысил голос, заглушая ее, – благословлены определенным уровнем отрицания. Ты признаешь, что умрешь, и даже интеллектуально понимаешь это на каком-то уровне, но не веришь в свою смерть. Просто не можешь – такая мысль слишком страшна. Поэтому мы придумали чудесные небеса, рай, куда нас забирают после ухода в мир иной, либо с помощью твоих друзей и им подобных мы ищем бессмертие на чипе, или – если мы твердолобые реалисты – на словах признаем гибель и разложение, а на самом деле продолжаем считать себя вечными.
Вот только некоторые, – Дэн кивнул на экран, – слишком умны. Они соединяют воедино мозги друг друга и получают настолько глубокие озарения, что те никак не могут поладить с беспечным свистом над могилой, который длится уже миллионы лет. Такие люди знают, что умрут, чувствуют это всем своим нутром. Они понимают, что такое смерть, причем настолько глубоко, насколько ты или я никогда не сможем. Для них единственный способ не превратиться в хнычущую лужу соплей – по доброй воле протянуть руку отрицанию, вырезать когнитивную дыру прямо у себя в голове. Мы живем в отрицании большую часть жизни, но они не испугаются даже тогда, когда весь их чертов рой окажется на пути в морг. Они как больные агнозией, умирающие от жажды в собственном доме, потому что опухоль уничтожила их способность узнавать воду.
– Я не думаю, что они такие, – тихо сказала Лианна.
– Разумеется, думаешь. Ты сама мне говорила, помнишь? Обнулить сенсорную необъективность, рандомизировать ошибки.
Они молча смотрели, как рой спокойно тыкает палкой в неизвестную, но, возможно, крайне опасную аномалию.
– Многие из них умерли, причем не так давно, – заметил Брюкс спустя какое-то время.
– Я помню.
– Я тоже. И знаешь, что врезалось мне в память, что я не могу забыть? Я помню Лаккетта, как он извивался от боли, лежа в собственном дерьме. У него закоротило спинной мозг, но при этом он улыбался и настаивал, что все идет по плану.
Лианна отвернулась, ее глаза блестели от слез.
– Мне он нравился. Он был хорошим человеком.
– Этого я не знаю. Но знаю, что вел он себя как обычный и несчастный любитель Иеговы, который однажды оглянулся вокруг, увидел весь ужас и несправедливость мира и начал мямлить какую-то фигню про «Не гоже глине задавать вопросы горшечнику». Единственная разница в том, что остальные возлагают всю ответственность на великий божественный план, а твои Двухпалатники – на свой собственный.
– Ты ошибаешься. Они о себе так не думают.
– Тогда, может, и ты не должна? Может, тебе не стоит так сильно верить…
– Дэн, просто заткнись. Захлопни свою пасть. Ты ничего об этом не знаешь, не можешь знать…
– Я там был, Ли. И видел тебя. Они убедили тебя в своей непогрешимости. У них же все на пять шагов вперед просчитано, им даже не понадобилось вырезать тебе дыру в голове. Ты сама пошла в логово льва, у тебя даже пульс не участился. Встала прямо перед Валери и даже не подумала, что она – хищник и может инстинктивно, машинально вырвать тебе горло…
– Не надо винить в этом их, – в голосе Лианны чувствовалась крепость камня. – Это была моя ошибка. Чайндам… Я не позволю тебе винить других за мою собственную глупость.
– Хороший способ, да? И разве так было не всегда? Просто подчинись парням в смешных шляпах, и, если все будет хорошо, хвала Господу. А если ты получил по голове, то только по своей вине – не так прочел Писание, не был достоин, твоя вера оказалась недостаточно крепка.
Уверенность Лианны слегка поблекла, синтет уже не хотела кидаться в бой: что-то из старой Латтеродт выглянуло наружу. Она вздохнула, потрясла головой; на ее губах мелькнул призрак улыбки.
– Эй, а помнишь, ведь когда-то мы спорили просто так, смеха ради.
Он развел руки в сторону, неожиданно почувствовав себя беспомощным:
– Я просто…
– Да, ты хочешь только хорошего. Я знаю. Но после всего того, что видел, ты не можешь отрицать, насколько далеко они ушли от нас.
– О да, они пугающе умны, это я признаю. На голову выше всего, что мы, тараканы, можем им противопоставить. Они сломали корабль, как веточку, и закинули его прямо к Солнцу, точно на темную сторону «Икара» с расстояния в сто миллионов километров, практически без помощи двигателей. Но они глючат, как и мы. И все еще смывают с себя грехи, потому что даже после глобальной перепайки путают ощущения с метафорой. Они глючат еще больше нас, так как половина их апгрейдов – в бета-версии. Пока мы здесь с тобой беседуем, хоть кто-нибудь подумал о том, какие нейропсихологические нарушения могли случиться с добавочной мозговой тканью в их головах после стольких недель в гипербарической камере?
Лианна покачала головой:
– Дэн, мы больше не бегаем по саванне и не меряем успех по тому, кто дальше бросит копье против ветра. Они на голову выше нас во всем, что действительно имеет значение.
– Ну да. А Масасо и Лаккетт по-прежнему мертвы. И когда Лаккетт умирал, ему оставалось цепляться только за одну мысль – все идет по плану. – Брюкс положил руки ей на плечи. – Ли, дело не в том, что эти люди не видят своей бренности. Понимаешь, они даже теоретически не рассматривают возможность того, что могут ошибаться. Если тебя это не пугает…
Она сбросила его ладони:
– План был добраться до «Икара». И вот мы здесь.
– Вот мы здесь. – Дэн махнул рукой в сторону дыры в стене, где полубожественный рой общался с чем-то, что могло изменить законы физики. – И каково это, чувствовать, что наши жизни зависят от решений тех, кто не может представить собственную смерть?
Война учит нас не любить врагов, а ненавидеть союзников.
22
Уолтер Лайонел Джордж (1882–1926) – английский писатель, известный своими тиражами, но при жизни непопулярный у критиков. Впоследствии Джордж Оруэлл назвал его одним из «прирожденных» английский писателей, чье творчество не сковывал «хороший вкус», а роман Джорджа «Дети утра» считается одним из предшественников «Повелителя мух» Уильяма Голдинга.