Екатерина Дашкова
Шрифт:
Недаром в Париже Рюльеру ставили в вину, что он описал не ту женщину, которая к ним приехала, и дипломат вынужден был оправдываться: «Испытав чувство рабства, она не осмеливается показать свое недовольство, но в ней сохранилась былая одержимость»{552}. Сломлена ли? Опалой ли? Екатерина любила опираться на сильные стороны сподвижников, но умела использовать и слабости. Она считала Дашкову «скупягой» и потому предложила денег.
«Внутреннее о себе восчувствование»
Рассказ о поездках Дашковой по Европе принято начинать словами княгини, относящимися ко временам юности: «Я думала, что у меня никогда не хватит мужества путешествовать, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненных ощущений, уязвленного самолюбия и глубокой печали любящего свою родину сердца»{553}.
Так, уже заранее, до знакомства с миром, у молоденькой аристократки складывалось представление о том, что родина сильно пострадает от сравнения. При этом целый свет сужался до размеров Западной Европы — то есть просвещенных, богатых и сильных стран, которым Россия должна была соответствовать.
Справиться с «бременем болезненных ощущений, уязвленного самолюбия» помогла поездка в Киев, совершенная вместе с детьми в 1768 году. Дашкова увидела руины церквей, некогда покрытых драгоценными мозаиками. Спустилась в пещеры лавры, где почивали святые. Посетила Киево-Могилянскую академию, из века в век вскармливавшую образование. В древней столице Руси Екатерина Романовна нашла защиту от «глубокой печали любящего свою родину сердца» — увидела себя наследницей старой, сложной культуры. Осознала, что развитие ее народа было грубо прервано, оценила тяготы пути, который он прошел для возвращения в Европу. Задумалась: а стоило ли это возвращение принесенных жертв? Не был ли отказ от «варварства» отказом от себя?
Княгине захотелось, чтобы к ее родине относились с уважением, и она начала деятельный поиск основ для этого уважения. Не замечая, что сам такой поиск свидетельствует о неуверенности. «В монастырях хранятся великолепные картины… Эти фрески необыкновенно красивы и написаны, вероятно, великими художниками… Наука проникла в Киев из Греции задолго до ее появления у некоторых европейских народов, с такой готовностью называющих русских варварами. Философия Ньютона преподавалась в этих школах, в то время как католическое духовенство запрещало ее во Франции»{554}.
Позднее, во время второго путешествия, Дашковой доведется спорить с австрийским канцлером В.А. Кауницем о Петре Великом. Ее запальчивость не будет знать границ: «Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, вместе взятая. Еще четыреста лет тому назад Батыем были разорены церкви, покрытые мозаиками…
Если Россия оставалась неизвестной… это доказывает только невежество и легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство… Время монарха слишком драгоценно, чтобы тратить его на работы простого мастерового в Саардаме»{555}. Если княгиня и перегнула палку, то не более чем Кауниц, заявивший, будто Петр I «создал Россию и русских».
Напротив, Петр «уничтожил бесценный, самобытный характер наших предков», «со всеми обращался как с рабами», «уничтожил свободы и привилегии дворян и крепостных». Уже на склоне жизни, в 1804 году, Дашкова рассуждала: «Отношение… народов к народу основывается не только на силе, преимуществе и важности, но и на внутреннем о себе восчувствовании… Если мы сами себя почитать не умеем или не хотим, то мы не можем ожидать, а менее еще требовать, чтоб нас почитали»{556}. Иными словами, если лев — царь зверей — зависит от постороннего взгляда, то, как в басне Лафонтена, его можно назвать ослом и он поверит.
Про себя Дашкова знала, что она — героиня, но постоянно нуждалась в подтверждении статуса. В самом начале поездки случился эпизод, который простодушные отечественные исследователи трактуют как проявление патриотизма, а более искушенные в психоанализе западные коллеги — как склонность Дашковой к карнавальному выворачиванию мира наизнанку [29] . В Данциге в гостинице «Россия» княгиня увидела картины, изображавшие недавнюю Семилетнюю войну. На них пруссаки побеждали, а русские просили пощады и поднимали руки. Что, конечно, не соответствовало действительности. Кто взял Берлин? За одну ночь Екатерина Романовна перекрасила форму и восстановила справедливость. Теперь синие мундиры терпели поражение от зеленых.
29
Следует особо упомянуть книгу А.И. Воронцова-Дашкова, вышедшую в серии «ЖЗЛ» (Екатерина Дашкова. М., 2010). Автор давно и плодотворно занимается историей своей знаменитой родственницы. Его работа полна любопытных биографических фактов. Тем не менее она рассчитана в первую очередь на западного читателя (автор живет в США), склонного упрощать отечественную реальность, например, ставить знак равенства между «либерализмом» и «демократией». Кроме того, биография княгини не слишком плотно прилегает к контексту времени, во многих местах заметна неосведомленность исследователя о событиях екатерининской эпохи. Это приводит к досадным недоразумениям, например, к предположению, что во время войны со Швецией, в 1789 году, русский флот «взбунтовался и предался наследнику» Павлу I, в то время как речь в английских газетах шла о британском флоте времен установления регентства принца Георга (будущего Георга IV) над сумасшедшим королем Георгом III.
А что же остальные русские постояльцы? Были слишком хорошо воспитаны, чтобы заступиться за свое прошлое? Или просто равнодушны? Дашкову возмутил тот факт, что недавно проезжавший и останавливавшийся в гостинице Алексей Орлов — вечный антипод княгини — не купил картины и не бросил их в огонь, хотя тоже выразил недовольство. Поступки двух героев знаковы. Орлов ехал на реальную войну, его ждали флот и Чесменское сражение. Этот сметливый человек был абсолютно уверен в себе и не собирался воевать с нарисованными солдатиками. Ему незачем было подправлять реальность. А вот княгиня перед въездом в Европу нуждалась во внутренней перемене. В восстановлении справедливости, попранной рассказчиками о перевороте.
Поначалу не всё шло гладко. В странах, связанных с кабинетом Екатерины II союзническими интересами, знали о реальном весе путешественницы. Следовательно, и принимали ее осторожнее.
Так, в Пруссии Фридрих II специально уехал из Берлина в загородную резиденцию Сан-Суси, куда не допускались женщины, и оставался там, пока наша героиня не покинула его земли. Старый лис сумел и оказать Дашковой почести (ее пригласили на аудиенцию королева и принц Генрих), и ничем не вызвать неудовольствия Екатерины II, ведь сам он не принял скандальную путешественницу.
Прусский этикет запрещал являться ко двору инкогнито. Но, согласно «Запискам», Фридрих II воскликнул: «К черту этикет! Княгиню Дашкову надо принять под каким угодно именем!» Наша героиня часто вкладывала свои суждения в уста стороннего человека, чтобы они прозвучали убедительнее и беспристрастнее{557}. Знала ли она, что после переворота этот же человек назвал ее «мухой, которая сидит на телеге и думает, будто правит волами»?