Екатерина II
Шрифт:
Еще годом раньше императрица потребовала от своих дипломатических представителей в Вене, Копенгагене, Гааге, Берлине, Гамбурге, Стокгольме без промедления достать «подробные описания всем или лучшим таким учреждениям в тех государствах, где они находились на службе». По мнению Е.Ф. Петиновой, «ничего особенно ценного из-за границы почерпнуть не удалось» и потому Устав Воспитательного общества составляли по собственному разумению. Однако, без западных заимствований (в том числе и британских) здесь все-таки не обошлось. И в этом легко убедиться при сравнении устройства подобных учреждений, форм и методов преподавания, а также содержания образовательных программ в них на примере российской и британской моделей.
Посетившая в 1781 г. Смольный институт
«Мы очень далеки от мысли образовать из них монашек, — писала императрица. — Мы воспитываем их напротив так, чтобы они могли украсить семейства, в которые вступят; мы не хотим их сделать ни жеманными, ни кокетками, но любезными и способными воспитывать собственных детей и иметь попечение о своем доме». Как видно, по своим целям и задачам, а также по форме обучения и образовательным программам женская образовательная система в России во многом напоминала британскую модель. Единственное отличие наблюдалось в системе финансирования женских пансионов. И если в Англии все расходы по содержанию учениц брали на себя их родители, то в России счета практически всех смолянок оплачивала сама императрица. Сказанное выше подтверждает, что английское Просвещение сыграло в интеллектуальном развитии российской элиты XVIII в. ничуть не меньшую роль, чем французское. Подобного взгляда придерживаются и многие западные ученые, в том числе Э. Кросс, А. Браун, П. Дьюкс, Ф. Вентури.
Следует добавить, что знакомство с достижениями британской культуры в России осуществлялось не только посредством литературы. Важное место придавалось, как отмечал британский ученый Р. Хоум, также научным контактам. Усилия российских монархов в XVIII в. (и не только Петра I и Екатерины II), направленные на «европеизацию» русского народа, постепенно начинали приносить свои плоды. Французский посол в России Сегюр свидетельствовал: «С полвека уже все привыкли подражать иностранцам — одеваться, жить, меблироваться, есть, встречаться и кланяться, вести себя на бале и на обеде, как французы, англичане и немцы. Все, что касается до обращения и приличий, было перенято превосходно. Женщины ушли далее мужчин на пути совершенствования. В обществе можно было встретить много нарядных дам, девиц, замечательных красотою, говоривших на четырех и пяти языках, умевших играть на разных инструментах и знакомых с творчеством известнейших романистов Франции, Италии, Англии… Обычаи, введенные Екатериной, придали такую приятность жизни петербургского общества, что изменения, произведенные временем, могли только вести к лучшему».
Однако и пропитавшись западной культурой, и провозгласив себя европейским государством, Россия, в глазах европейцев, таковым отнюдь не стала. Запад по-прежнему продолжал видеть в ней «варварскую страну». И даже в дворянах «под покровом европейского лоска» французский посол усматривал немало таких, кто «по разговору, наружности, привычкам, невежеству и пустоте своей принадлежали скорее времени бояр, чем царствованию Екатерины». Свидетельства французского посла дополняли высказывания Ключевского о том, что западное влияние проникало глубоко не в народ, но в верхние классы общества, где постепенно приобретало господствующее положение, и в этом историк справедливо усматривал разрушение цельности «нравственного состава общества».
Более того, преклонение перед западной культурой и подобострастное отношение к иностранцам стало заметным явлением в среде политической российской элиты. Дело порой доходило до того, что великосветское общество начинало презирать все русское. Петербург представлялся французу городом, который сочетал в себе одновременно «просвещение и варварство», блестящее дворянство и невежественную толпу. Не лучшим было мнение о русских людях и у английского посла Дж. Маккартни. «Наша ошибка по отношению к ним состоит в том, что мы считаем их народом образованным и так и относимся к ним, — писал посланник. — Между тем, они нисколько не заслуживают подобного названия… Ни один из здешних министров не понимает латинского языка, и весьма немногие знакомы с общими основаниями литературы».
Британский историк Андерсон отмечал, что, хотя англичане относились к екатерининской России с уважением, восхищением, а порой и с опаской, чего не бывало при Петре I, однако они по- прежнему были далеки от мысли рассматривать русский народ как цивилизованный, и никакие, даже самые блестящие достижения царицы не могли убедить их в том, что Россия являлась действительно европейской державой. Антирусские настроения особенно усилились в Британии в 1790-е годы, после раздела Польши, в котором участвовала Россия. Естественно, что такое отношение западных держав к России не могло нравиться Екатерине II. По свидетельствам Сегюра, императрица знала, что многие иностранцы считали Россию страной бедной, азиатской, погрязшей в невежестве и «во мраке варварства» и намеренно не отличали «обновленную, европеизированную Россию от азиатской и необразованной Московии».
Подобное отношение к России со стороны иностранцев раздражало императрицу. Об одном из таких недоброжелателей — французском публицисте Мерсье де ла Ривиера Екатерина II с сарказмом заметила: «Он полагал, что мы ходим на четвереньках, и был так любезен, что потрудился приехать из Мартиники, чтобы учить нас ходить на двух ногах». Изменилось в худшую сторону и отношение императрицы к англичанам, особенно после того, как Россия отказалась выступить в качестве «естественного союзника» Англии в ее войне с североамериканскими колониями. Екатерина II не скрывала своего раздражения союзниками. В своей корреспонденции она нелестно отзывалась о правящем в ту пору Георге III как о «самом ехидном короле», который управляется «мелкими личными страстями, а не государственным и национальным интересом».
А в письме к князю Г.А. Потемкину императрица без всякого стеснения высказывала надежду на близкую кончину короля Англии, заболевшего горячкой. «Теперь английский король умирает, — писала она, — и если он околеет, то авось… удастся с его сыном… установить лад». Столь негативные высказывания Екатерины II по адресу англичан объяснялись ухудшением дипломатических отношений между Англией и Россией, вызванных не только отказом императрицы оказать Англии поддержку в борьбе с ее американскими колониями, но и принятием Россией в феврале 1780 г. декларации о «вооруженном нейтралитете». По мнению французского министра Вержени, эта декларация Екатерины II «посеяла семена раздора» между странами.
Англичане, со своей стороны, не желали также смириться с владычеством огромной морской державы на Востоке. В результате подобной политики обеих стран в последние годы царствования Екатерины II в англо-русских отношениях наступила полоса охлаждения, сопровождавшаяся новым приступом русофобии в Англии и неприкрытым недовольством англичанами со стороны российской императрицы и ее двора. Таким образом, западное влияние в культурной жизни постпетровской России в целом заметно прогрессировало. В правление Екатерины II в среде правящей элиты особенно ощутимым стало влияние французской культуры. Ему во многом оказалась подвержена и сама императрица. В этой связи утверждения ряда историков об англомании и англофильстве, якобы господствовавших в России при Екатерине II, вполне убедительно.