Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне
Шрифт:
С момента прибытия в Шенонсо письма Жанны к Генриху полны тревоги и жалоб. Так, 21 февраля она пишет: «Я заклинаю тебя не покидать Беарна, пока не получишь вестей от меня… очевидно, что [Екатерина] думает: все, сказанное мной — лишь мое мнение, а ты придерживаешься иного… Когда станешь писать в следующий раз, пожалуйста, изложи в письме все, что говорил мне, и особенно, выскажи просьбу о то, что ты хочешь узнать религиозные взгляды Мадам [Марго], сделай упор на том, что лишь это и удерживает тебя. Так что, когда я покажу ей [королеве] письмо, она охотнее поверит, что это твоя воля… Уверяю тебя, я чувствую себя очень неуютно, ибо они сильно напирают, и мне требуется все терпение мира».
Первое впечатление Жанны от Марго было весьма обнадеживающим, она писала Генриху: «Должна тебе сказать, что мадам Маргарита оказала мне всевозможные почести
Десятилетняя сестра Генриха сопровождала их мать ко двору и приписала: «Мсье, я видела мадам Маргариту, я нашла ее очень красивой и желаю, чтобы вы могли увидеть ее… она подарила мне чудесную маленькую собачку, которую я очень люблю».
Легендарную красоту Марго описал Брантом, увидевший ее впервые в праздничной процессии на Пасху 1572 года, незадолго до замужества: «Так прекрасна она была, что лучше ее не бывает на свете. Лицо ее красиво, тело соразмерно, к тому же принцесса была безукоризненно одета, и фантастические драгоценности украшали ее одежду. Чудесное лицо отличается сияющей белой кожей, волосы убраны крупными белыми жемчужинами, драгоценными камнями и особенно редкими бриллиантами в форме звезд — одним словом, ее природная красота и блеск ее драгоценностей соперничают с бриллиантами звезд на ночном небе, если можно так выразиться».
Даже принимая во внимание обычную придворную лесть и склонность Брантома к преувеличениям, Марго, без сомнения, являла собой образец настоящей красавицы шестнадцатого столетия, хотя в наши дни ее черты не показались бы столь совершенными. Высокие скулы, белая кожа и полные губы — атрибуты красоты всех времен, но нос ее был не столь тонок, как остальные черты, а круглое лицо грозило с годами отвиснуть и украситься полными щеками и двойным Подбородком, как и у матери. Марго держалась царственно, превосходно танцевала и преподносила себя с превеликим достоинством, и даже беглого взгляда на ее портреты достаточно, чтобы понять: перед нами — соблазнительная и игривая молодая женщина, выделяющаяся не только красотой, но и врожденным чувством стиля. Она отлично знала, как следует держаться, чтобы преподнести себя в наилучшем свете.
Переговоры продолжались, а болезнь Жанны все чаще вызывала изнуряющие приступы кашля; ей все тягостнее была жизнь при дворе, она не на шутку боялась того, что здесь может статься с ее сыном. Не слишком ли он провинциален для здешней роскоши? Она писала: «Умоляю тебя, придерживайся трех вещей: развивай в себе изящество, говори смело, особенно если тебя оттесняют в сторону, помни, что о тебе всегда судят по первому впечатлению». Она даже добавляет кое-что о модах: «Зачесывай волосы, чтобы они стояли, а не носи их так, как принято в Нераке, я рекомендую тебе новейшую моду». Она начинает менее восторженно относиться к Марго: «Что же до красоты мадам Маргариты, я считаю, что фигура у нее отличная, а вот к лицу приложено слишком много искусственных усилий, и это беспокоит меня. Она портит себя, но белила и румяна так же в ходу при здешнем дворе, как и в Испании… Я бы ни за что не хотела, чтобы ты жил здесь. Лучше, женившись, увезти жену подальше от здешних испорченных нравов. То, что тут творится, превосходит все, что я могла вообразить. Здесь не мужчины пристают к женщинам, а женщины — к мужчинам».
Жанна продолжает жаловаться: все ее попытки поговорить с Марго не приносят успеха, и единственный человек, с которым она может свободно общаться, это Екатерина, которая «постоянно понукает» ее. Не лучше и герцог Анжуйский: «Месье пытается обращаться со мной, когда мы не на людях, прибегая к хитрости и насмешкам… Они не понимают, что ничего этим не добьются, пытаясь заставить меня принять поспешное решение, вместо того чтобы действовать логически. Я выражала протест, но королева лишь смеется надо мной <…> Она обращается со мной просто позорно. Можешь себе представить, сколько терпения мне требуется: позавидовала бы сама сказочная Гризельда… [Марго] прекрасна, благоразумна и доброжелательна, но она выросла в невообразимо порочной, развратной атмосфере, а избежать воздействия здешнего яда еще никому не удавалось…»
Жанна и не подозревала, что могла думать сама Марго о предстоящем браке с ее сыном, несмотря на учтивое обхождение с будущей свекровью. После сладких чар Анри де Гиза и глянцевого придворного флирта, мысль о браке с Наваррским была ей попросту ненавистна. В глазах Марго ему недоставало утонченности, рассказывали, будто он редко моется, носит старомодную одежду и от него вечно разит чесноком. Эта комбинация вряд ли могла вскружить голову хорошенькой девушке. От таких ароматов скорее желудок вывернет. Однако решающим было то, что план разработан матерью и пользуется полной поддержкой старших братьев, которые, как всегда, злоупотребляли ее чувствами ради собственных замыслов. Не имея возможности противостоять амбициям венценосных родственников, бедная принцесса понимала — бежать некуда. Марго была такой же подневольной невестой, как Генрих — подневольным женихом.
Обе стороны снова и снова торговались из-за религии. Жанна опасалась — и справедливо — что в стенах ее апартаментов проделаны отверстия и за ней шпионят. «Не знаю, как смогу выдержать это, — причитала она, — меня рвут на части, втыкают в меня иглы, вырывают ногти». Прошло немало времени, Жанна все не соглашалась уступить в вопросах вероисповедания, и даже ее придворные-протестанты уже приходили в отчаяние от ее упрямства. Внезапно король прекратил дебаты и, хотя от папы все еще не было получено разрешения на брак, дал Жанне все, о чем она просила. Он согласился, чтобы во время венчальной мессы вместо Генриха в соборе Нотр-Дам находился заместитель. Однако он настоял, чтобы Генрих лично прибыл в Париж на свадьбу с Марго. Наконец 11 апреля 1573 года брачный контракт был подписан. Спустя несколько недель Жанна, измученная, отправилась в Вандом на отдых. Генриху было велено приехать туда к ней, но он заболел и отложил поездку. К тому времени, когда он выздоровел, его мать, занятая приготовлениями к свадьбе, уже снова отправилась в Париж. Ей нужно было подготовить подарки для будущей невестки и модную одежду для сына.
Сцены, которые Жанна Наваррская наблюдала, находясь в Блуа, — поведение развращенного двора, а также самих братьев Марго, — подорвали ее нервы. Пиры и маскарады предоставляли возможности для любой, мыслимой и немыслимой, распущенности. Карл, все еще больше дитя, чем король, например, изображал лошадь — с седлом на спине, с лицом, измазанным сажей — и скакал на четвереньках. Генрих Анжуйский, украшенный драгоценностями и благоухающий духами, облачался в изысканнейшие произведения портновского искусства, больше напоминая даму, чем кавалера. Эти гадкие вещи, казалось, поощрялись Екатериной, которая словно не замечала излишеств сыновей: зная, что ненависть, разделяющая их, с годами лишь усиливается, она, видимо, считала: пусть лучше чудачат всяк по-своему, чем перережут друг другу глотки.
Когда Жанна отправилась в столицу, болезнь уже вовсю терзала ее, однако, решив, во что бы то ни стало, сохранять королевское достоинство, она держалась как могла. Свидетели говорят, например, что королева Наваррская надевала на себя в то время жемчугов больше, чем когда-либо в жизни. Поселилась она в доме своего родственника по линии Бурбонов, видама Шартрского. Екатерина, оставшаяся в Блуа, поручила графу де Рец (Альберто Гонди) опекать королеву Наваррскую. Пока стоял цветущий май, Жанна пыталась храбро игнорировать свое пошатнувшееся здоровье, ожидая приезда сына. Но 4 июня ей пришлось лечь в постель, а спустя два дня она переписала завещание. Колиньи, недавно прибывший ко двору, услышал о безнадежном состоянии королевы и 8 июня приехал навестить ее. Здесь он и остался до конца. Вместе с капелланом Жанны, Мерленом, они молились и читали больной Священное писание, когда сознание ее на время прояснялось. Жанна так и не встретилась с любимым сыном — она умерла 9 июня в возрасте всего лишь сорока четырех лет. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате туберкулеза и абсцесса в правой стороне груди. После резни в печально знаменитую Варфоломеевскую ночь пошли слухи, что Екатерина покончила со злополучной королевой, которая-де была для нее досадной помехой. Горожане передавали друг другу историю о том, будто мэтр Рене, флорентийский парфюмер Екатерины, получил заказ изготовить для Жанны пару пропитанных ядом перчаток. В действительности же Екатерина ничего не выигрывала от смерти королевы Наваррской: цели своей она достигла, контракт был подписан, хотя кончина ревностной гугенотки, без сомнения, нанесла удар ее единоверцам.