Екатерина Медичи
Шрифт:
К началу осени все формальности были обговорены, и 10 сентября в Соборе Парижской Богоматери состоялась церемония принесения присяги. Затем наступила очередь Карла IX утвердить то, что пообещал его брат. В воскресенье 13 сентября каллиграфически выполненный указ об избрании – великолепный пергамент с гербами Анжу и Польши, с сотней печатей, свисающих на красных, белых и зеленых шелковых шнурах, был торжественно вручен Генриху в большом зале Дворца Правосудия в присутствии десяти тысяч человек. На следующий день, 14 сентября, король Польский торжественно вступил в Париж через ворота Сент-Антуан, а вечером Екатерина принимала у себя весь двор, дав первый ужин в новом дворце Тюильри. Украшением празднества была серебряная скала с шестнадцатью пещерами, в которых жили нимфы, изображавшие французские провинции. Праздник начался с яркой иллюминации. Затем был дан балет: нимфы дарили королю и принцам золотые дощечки, покрытые эмалью, с изображением богатств каждой из провинций: лимоны и апельсины Прованса, пшеница Шампани, виноград Бургундии, солдаты Гиени. Постановщик этого зрелища Бальтазар де Божуайе позже прославится в знаменитом «комическом балете
Рыдающая Екатерина отпустила своего любимого сына. Когда она вернулась к королю, то выяснилось, что появились новые причины для беспокойства из-за ее самого младшего сына – Франсуа Алансонского. Этот восемнадцатилетний принц, у которого в детстве, по выражению его собственной матери, «в голове были только войны и бури», потребовал для себя пост главнокомандующего всеми армиями, освободившийся после отъезда его брата. Но Карл IX не собирался делиться властью с новым королевским наместником: он отказался, а Екатерина его поддержала. Раздосадованный герцог Алансонский сговорился с королем Наваррским, принцем Конде, четырьмя сыновьями бывшего коннетабля де Монморанси и их племянником виконтом де Тюренном. Заручившись поддержкой этих вельмож, юный брат короля полагал, что он достаточно силен, чтобы навязать свою волю Карлу IX. В первое время, если он не получит должности королевского наместника, он решил отправиться в Седан и стать во главе собранных там солдат-гугенотов. Он готов был вместе с ними вступить на территорию Нидерландов: он не забыл, что когда-то Колиньи соблазнял его одним из княжеств во Фландрии.
Екатерина, узнав об этих планах через свою дочь Маргариту, насторожилась и помешала своему сыну бежать. Ведь, в сущности, Алансон домогался не только должности королевского наместника – он хотел стать преемником [236] Карла IX, чахнувшего с каждым днем все больше и больше. Чтобы добиться своего, ему надо было удалить Екатерину, которая была самым верным гарантом прав короля Польского. Его сторонники попытались развернуть кампанию злобных памфлетов против королевы-матери. Сначала это был De furoribus gallicis (Галльские ужасы), опубликованный по-французски под названием «Достоверное рассуждение об ужасах, творящихся во Франции». Автор, протестантский министр-священник из Лиона Жан Рико, или Риго, считает, что причиной устроенной протестантам резни и всех несчастий является то, что страной управляет женщина, и к тому же иностранка.
Не желая назначать герцога Алансонского наследником престола, Карл IX дал ему титул председателя Совета и главнокомандующего своими армиями. Но такой уступки оказалось недостаточно. В ночь последнего дня перед постом (23-24 февраля) было решено организовать общее выступление под руководством де Ла Моля. Капитан Шомон-Гитри должен был приехать в Сен-Жермен за герцогом Алансонским. Когда тот увидел, что свита появилась раньше, чем было запланировано, растерялся и во всем признался своей матери. Екатерина сразу же вернулась в Париж, увозя в своей карете Алансона и короля Наваррского и поместив их рядом с собой в Венсеннском замке. Туда же перевезли Карла IX, изнуренного болезнями и постоянными кровотечениями. Несмотря на то, что принцы практически оказались под арестом, это не остановило заговорщиков. Монтгомери, невольный убийца Генриха II, ставший одним из лейтенантов Колиньи, приплыл из Англии и высадился в Нормандии 11 марта 1574 года. Алансон и Наварр решили, что они погибли: их будут судить как главных зачинщиков и приговорят к самому суровому наказанию. Поэтому они решают бежать. Они доверили дело своего спасения своим конфидентам – головорезам, облитым духами, и дамским любимчикам – Ла Молю и Коконасу, дворянам герцога Алансонского. Последние договорились с де Торе, братом маршала де Монморанси, и с виконтом де Тюренном. В подготовке побега двух принцев оказались замешаны [237] капитаны и вольные солдаты, лошадиные барышники, интриганы, как, например, Жан Бовуар ле Ла Нокль Ла Фен и даже маги – Грантри, бывший шпион Франции в Швейцарии, заявлявший, что он открыл тайну философского камня, или еще Козимо Руджиери, астролог, некроман и колдун Екатерины. Несмотря на свою осторожность, Козимо позволил своему другу Ла Молю, для которого он тогда занимался наведением «восковых чар», чтобы завоевать сердце красавицы королевы Наваррской и обеспечить длительное расположение герцога Алансонского, втянуть себя в эту затею. Но как и в первый раз, когда ее сын собирался бежать, королева оказалась предупреждена. Алансона и Генриха Наваррского арестовали и подвергли допросу. Герцог рассказал абсолютно все. Сообщников (из тех, кого можно было схватить), не мешкая, предали суду. Ла Молю и Коконасу отрубили головы 30 апреля – к великому отчаянию королевы Наваррской и герцогини Невэрской, которые забрали себе головы этих красавцев. Солдат повесили. Козимо Руджиери арестовали. У него нашли восковую фигурку с короной, утыканную иголками: она изображала королеву Наваррскую, но вполне могла сойти и за изображение короля. Астролог наводил ужас на всех, а особенно на королеву – поэтому его формально приговорили к девяти
Семья Монморанси оказалась скомпрометирована, и король, за неимением де Торе и де Тюренна, приказал 4 мая заключить под стражу маршалов Монморанси и де Коссе, бывшего тестем Меру – младшего брата де Торе и Монморанси. Он отзывает наместника Лангедока Дамвиля – брата Монморанси. Но это сделать было труднее. Дамвиль – настоящий вице-король этой провинции, которой Монморанси владели в течение полувека, сблизился с протестантами и 29 мая подписал перемирие, которое должно было действовать до 1 января 1575 года и которое он подкрепил затем союзом умеренных католиков и гугенотов. Так появилась [238] третья сила – политики, которой впоследствии суждено было сыграть важную роль в развитии внутренних конфликтов во Франции.
Неудачный арест маршалов неожиданно превратил Дамвиля в предводителя сопротивления Короне. Принц Конде, находившийся в Пикардии во время ареста заговорщиков, перебрался в Германию, где отрекся от католической веры. Из всех капитанов был арестован только Монтгомери. Домфрон, где он находился, в течение семнадцати дней был осажден, после чего его взял в плен маршал де Матиньон. Екатерина была очень рада, потому что теперь, под предлогом наказания предателя, она могла, наконец, осуществить свою личную месть в память о своем любимом супруге.
Она поспешила в спальню к своему сыну, где король уже в течение двух месяцев медленно умирал от ужасных кровотечений через кожные кровоподтеки – последние проявления его туберкулеза. Узнав об аресте убийцы своего отца, лежащий под окровавленными простынями Карл прошептал только: «Все людские дела для меня уже ничто!» Через некоторое время, в воскресенье 30 мая 1574 года, на Троицу, молодой король, не проживший и двадцати четырех лет, умер в четыре часа пополудни на руках своей матери. Еще до начала агонии он подписал ордонанс, передавая регентство Екатерине по ходатайству, как говорилось, герцога Алансонского, короля Наваррского и других принцев и пэров Франции.
Вечером королева отправила де Шомро с печальной вестью к королю Польскому. На следующий день по другой дороге она направила к нему еще одного гонца – де Неви. Письмо, проникнутое патетическим волнением и полное разумных советов, прекрасно и заслуживает того, чтобы воспроизвести его целиком. Ограничимся все-таки несколькими фрагментами.
«Государь, сын мой, вчера я поспешно отправила к вам Шомро, чтобы сообщить вам о новом для меня несчастье – уже столько моих детей умерли. Я молю Господа [239] ниспослать мне смерть, чтобы больше не пришлось мне это пережить, потому что я в полном отчаянии от виденного мною зрелища; я не забуду его расположения ко мне, когда уже в конце, будучи не в силах меня оставить и просить, чтобы я за вами срочно послала, он велел мне, пока вы не приедете, взять на себя управление королевством и справедливо наказать преступников, от которых шло все зло в королевстве; он знал, что его братья будут сожалеть о нем и поэтому думал, что мне они будут повиноваться точно так же, как и вам, но нужно, чтобы вы были здесь. После этого он попрощался со мной и попросил меня его поцеловать, от чего мое сердце чуть было не разорвалось. Никогда еще человек не умирал, будучи в полном рассудке, как он, разговаривая со своими братьями, с господином кардиналом Бурбонским, канцлером, секретарем, капитаном гвардейцев, даже с лучниками и швейцарцами, приказав им всем повиноваться так же, как ему, до вашего приезда, и был уверен, что такова и ваша воля, просил их всех хорошо вам служить и быть вам верными, прося всех хранить королевство, постоянно говоря о вашей доброте и что вы всегда его так любили и повиновались ему и никогда не огорчали, а наоборот, оказывали большие услуги. Его соборовали утром, а в четыре часа он умер, как совершеннейший христианин, получив все причастия, а последнее, что он произнес, было: «О, матушка». Большей боли я никогда не испытывала, и утешить меня может только ваш скорый приезд – в этом нуждается ваше королевство, но главное – видеть вас в добром здравии, ведь если случится мне вас потерять, я прикажу похоронить меня заживо вместе с вами, потому что этого горя я пережить не смогу. Поэтому я прошу вас быть осторожным в дороге и думаю, что если вы проедете по землям императора, а оттуда – через Италию, то это будет самый верный путь для вас».
«Что касается вашего отъезда из Польши – не откладывайте его никоим образом и остерегайтесь, чтобы они [240] вас не задержали, и не подчиняйтесь их приказу, потому что вы нужны нам здесь. Я умираю от тоски без вас, так хочу я вас видеть – только ваше присутствие и ничто больше не сможет меня утешить и заставить забыть о моей потере».
«Если бы вы могли оставить кого-нибудь там, где вы находитесь, чтобы он мог править и чтобы это королевство Польское по-прежнему оставалось вашим или перешло бы к вашему брату, я тоже этого бы желала: вы могли бы им сказать, что пришлете к ним вашего брата или второго ребенка, который у вас родится, и что пока пусть они сами собой управляют, выбирая француза, который бы помогал в том, что они делают… Я думаю, что для них это было бы лучше, потому что тогда они сами стали бы королями…»
«Любите ваших слуг и делайте для них добро, но да хранит вас Господь, чтобы никогда их пристрастия не стали вашими. Я прошу вас ничего не давать, пока вы не будете здесь, потому что вы должны знать, кто вам служил хорошо, а кто плохо: я вам их назову и покажу, когда вы приедете. Я сохраню для вас все свободные должности и доходы: мы их обложим налогом, потому что нет ни одного экю из того, что вам нужно, чтобы сохранить королевство… Раз уж покойный король, ваш брат, поручил мне для вас сохранить это королевство, я думаю, что вы не выразите вашего неодобрения. Я буду стараться, насколько смогу, вручить его вам в целости и мире, чтобы вам оставалось только потрудиться для вашего величия и чтобы доставить вам удовольствие после стольких неприятностей и печалей…»