Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Шрифт:
Екатерина должна была действовать осторожно. Она полностью отдавала себе отчёт в том, какие опасности влечёт за собой чрезмерное приближение Орловых к власти. Выйдя замуж за Орлова, она поставит под угрозу не только права великого князя Павла на престол, но и его жизнь, а также вызовет негодование дворянства и армии. Но она любила Григория, родила от него сына [20] и была обязана братьям Орловым своим императорским титулом. В этот суровый век публичная и интимная жизнь монарха были нераздельны. Всю свою жизнь Екатерина мечтала о семейном счастье: её родители ушли из жизни, тётушка держала её в страхе и отняла у неё ребёнка; права её собственного сына на престол напрямую угрожали её правлению, а возможно, и жизни, а дочь Анна, отцом
20
Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
Однако братья действовали не слишком тонко. На одной из дружеских гулянок Григорий с бандитским куражом похвалился, что мог бы свергнуть Екатерину через месяц, если бы того захотел. Кирилл Разумовский, добродушный брат Алексея, хлёстко ответил ему: «Может быть, мой друг, но зато и недели не прошло бы, как мы бы тебя вздернули» [34]. Все от души рассмеялись, но шутка была жутковатой. Когда Екатерина как-то раз намекнула на возможность брака с Орловым, Панин якобы ответил: «Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей Российской» [35].
Нерешительность Екатерины становилась опасной. В мае 1763 года, когда Екатерина совершала паломническую поездку из Москвы в Ростов-на-Дону, её настигло шокирующее известие, положившее конец прожектам Орлова. Был арестован камер-юнкер Фёдор Хитрово, который вместе с Потёмкиным поднял конногвардейцев на защиту Екатерины. На допросе он сознался, что планировал убить Орловых, чтобы не дать свершиться этому браку, и хотел выдать императрицу замуж за брата Ивана VI. Речь шла уже не о пьяной болтовне рядового офицера, а о заговоре приближённых Екатерины. Было ли это затеей Панина или даже самой Екатерины, неизвестно, но так или иначе, орловские амбиции были решительно отвергнуты.
Вернёмся к вопросу, заданному Алексею Разумовскому: в ответ он достал из драгоценного ларца свиток, и, когда канцлер Воронцов протянул к нему руку, бросил его в камин. «Передайте государыне, – сказал он, – что я всегда был только покорным рабом ее величества императрицы Елизаветы» [36]. Разумеется, это легенда, однако в некоторых исторических текстах высказывается мнение, что таким жестом Разумовский не позволил Екатерине выйти замуж за Орлова. Нужно сказать, что императрица привечала обоих Разумовских, людей обаятельных и сердечных, и на протяжении двадцати лет дружила с ними. Вероятно, никаких венчальных бумаг не существовало, а сожжение свитка скорее похоже на шутливую причуду казака. Но если вопрос в самом деле был задан, Алексей Разумовский, должно быть, дал тот ответ, который хотела услышать Екатерина, чтобы избежать брака с Орловым. Раз она была вынуждена задать этот вопрос, то ответ был уже излишним [37].
Празднуя успех в польских делах, Екатерина столкнулась с новой трудностью, на этот раз связанной с «известным узником № 1» – заточённым в крепости императором. Двадцатого июня 1764 года императрица выехала из Москвы, чтобы обозреть свои балтийские владения. Пятого июля офицер Василий Мирович, измученный своими мечтаниями юноша, лелеявший надежду вернуть благосостояние своей семьи, решил освободить Ивана VI из застенков Шлиссельбурга и сделать его императором. Бедный Мирович не знал, что Екатерина подтвердила приказ Петра III, по которому при первой попытке освободить узника № 1 арестанта следовало немедленно убить. Полк Мировича был расквартирован в Шлиссельбурге, и молодой офицер наводил справки о том, кто же тот секретный безымянный узник, которого так тщательно скрывали в недрах крепости.
Вскоре он лишился своего самого надёжного товарища среди заговорщиков – тот нечаянно утонул. Четвертого июля Мирович составил манифест, провозглашавший восшествие на престол императора Ивана VI. Ему удалось привлечь нескольких союзников – во многом благодаря атмосфере общей обеспокоенности после убийства Петра III и присущему русским благоговейному трепету перед царями. В два часа ночи заговорщики прорвались через ворота в крепость, обезоружили коменданта и направились к камере Ивана. Началась перестрелка между нападавшими и охраной, но внезапно выстрелы смолкли. Когда Мирович ворвался в камеру, он увидел тело бывшего императора, истекавшего кровью от множественных ножевых ранений. Он сразу же все понял, поцеловал покойника и сдался.
Екатерина сначала решила продолжать поездку, но спустя сутки вернулась, опасаясь, что заговор мог быть более масштабным. На допросе Мирович признался, что действовал в одиночку. В сентябре состоялся суд, и он был осуждён на смертную казнь. Его шестерым союзникам присудили от десяти до двенадцати прогонов сквозь строй из 1000 человек. Это наказание практически означало смертный приговор, но если бы осуждённые выжили, их бы отправили в ссылку. Пятнадцатого сентября 1764 года Мирович был обезглавлен.
Убийство двух императоров повергло Европу в шок. Философы, которые к этому времени уже давно вели дружескую переписку с императрицей и воспринимали её как равную собеседницу, были вынуждены напрячь все силы, чтобы договориться со своей совестью: «Я согласен с вами, что наша философия не хотела бы похвастаться множеством таких учеников. Но что делать? Друзей надо любить такими, какие они есть, со всеми их недостатками», – писал Д’Аламбер Вольтеру. «Это дела семейные, – отвечал фернейский мудрец, – и меня они не касаются» [38].
Екатерина, как это было ей свойственно, не сидела сложа руки. Она знала, что недостаточно быть просто правительницей. Её двор был зеркалом, в котором весь мир мог ясно видеть её успехи, а ей самой предстояло стать его главным украшением. «Я никогда не встречал особы, чья внешность, манеры и поведение в такой же мере соответствовали бы тому, что я ожидал увидеть, – говорил посол Англии сэр Джордж Макартни. – Несмотря на возраст – 37 лет – ее все еще можно назвать красивой. Те, кто знал ее молодой, утверждают, что она никогда не была так хороша, как теперь, и я охотно в это верю» [39]. В 1780 году принц де Линь вспоминал Екатерину в те годы: «Видно, что она была прежде скорее красивой, нежели хорошенькой: величавость ее лба смягчается приятным взглядом и улыбкой» [40]. Вот как о ней отзывался проницательный шотландский профессор Уильям Ричардсон, автор «Анекдотов о Российской империи»: «Российская императрица выше среднего роста, изящна и хорошо сложена, хотя не выставляет это напоказ; у неё приятный цвет лица, который она подчёркивает румянами, как все женщины в этой стране. У нее красивый рот и хорошие зубы; голубые глаза и проницательный взгляд. В целом назвать ее внешность мужественной было бы оскорбительно, но сказать, что она исключительно женственна, было бы несправедливо». Знаменитый любовник Джакомо Казанова, встречавший Екатерину и немало осведомлённый в женской красоте, считал её весьма обаятельной: «Государыня, роста невысокого, но прекрасно сложенная, с царственной осанкой, обладала искусством пробуждать любовь всех, кто искал знакомства с нею. Красавицей она не была, но умела понравиться обходительностью, ласкою и умом, избегая казаться высокомерной» [41].
В беседе она «не щеголяла остроумием» [42], однако на собеседников производили впечатление её быстрый ум и эрудиция. Макартни считал беседы с ней «блестящими, может быть, несколько чрезмерно, ибо ей нравилось блистать в разговоре». Казанова обратил внимание на то, что она любила непринуждённо продемонстрировать свой интеллект: встретив её на прогулке, он завёл беседу о греческом календаре; она отвечала скупо, но когда позднее они вновь встретились, проявила полную осведомлённость о предмете: «Я почувствовал, что она наверняка постаралась исследовать сей предмет, дабы блеснуть передо мной» [43].