Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Шрифт:
Традиционно коронация русских царей происходила в Москве, в древней православной столице. Пётр III, презиравший эту чуждую ему страну, вообще не позаботился о коронации. Екатерина не собиралась повторять его ошибок. Напротив, узурпировав трон, она должна была неукоснительно и любой ценой соблюдать ритуалы, обеспечивавшие легитимацию власти. Екатерина повелела организовать в кратчайшие сроки пышную, традиционную церемонию коронации.
Четвертого августа, в тот день, когда Потёмкина по личному приказу императрицы произвели в подпоручики, он вместе с тремя эскадронами конногвардейцев отбыл в Москву, чтобы участвовать в коронации. Его семья тепло встретила блудного сына, который уезжал бездельником, а вернулся охранником императрицы. Двадцать седьмого августа восьмилетний великий князь Павел – единственное законное основание нового режима – уехал из столицы
В воскресенье 22 сентября в Успенском соборе, в самом сердце Кремля, пятьдесят пять иерархов Православной церкви, став полукругом, короновали Екатерину «всепресветлейшей, державнейшей, великой государыней императрицей Екатериной Второй, самодержицей Всероссийской». Подобно своей предшественнице Елизавете, она сама возложила корону себе на голову, чтобы подчеркнуть, что не нуждается во внешних гарантах своей легитимности, затем взяла в правую руку скипетр, а в левую – державу, и все собравшиеся преклонили колени. Запел хор. Пушки дали залп. Архиепископ Новгородский совершил помазание на царство и причастил её.
Екатерина вернулась во дворец в золотой карете, охраняемая спешившимися конногвардейцами, в числе которых был Потёмкин, и окружившей её толпе бросали золотые монеты. При виде кареты народ падал на колени. Позднее, когда настало время для коронационных наград, очертания нового правящего режима приобрели ясность: Григорий Орлов был назначен генерал-адъютантом, и всем пятерым братьям Орловым, как и Никите Панину, был пожалован графский титул. Подпоручик Потёмкин, несший службу во дворце, вновь фигурирует в списках: он получил набор столового серебра и ещё четыреста душ в Подмосковье. Тридцатого ноября он становится камер-юнкерем, или комнатным дворянином, с разрешением оставаться в гвардии [20] – в то время как остальные новоиспечённые камер-юнкеры прекращали военную службу и становились придворными [21].
Впереди была утомительная неделя церемоний, балов и приёмов, но состояние великого князя Павла ухудшилось, и если бы он умер, правление Екатерины оказалось бы под угрозой. Поскольку ее претензии на власть во многом основывались на необходимости защитить Павла от Петра III, его смерть частично лишила бы Екатерину права на престол. Всем было очевидно, что права Павла были куда более весомыми. Один император уже пострадал от смертельно опасного геморроя, и гибель его сына вновь обагрила бы священной императорской кровью руки цареубийцы Екатерины. Кризис болезни пришёлся на первые две недели октября, которые царевич провёл в горячечном бреду, но потом он пошёл на поправку. Всё это усугубляло и без того напряжённую обстановку. Екатерине удалось сохранить за собой власть до коронации, однако вокруг нее плелись заговоры и контрзаговоры. Они зарождались в стенах казарм, где гвардейцы, возведя на трон одну правительницу, рассуждали, не лучше ли поменять её на кого-то другого, и при дворе, где Орловы мечтали женить Григория на императрице, а Панин и сочувствовавшие ему аристократы стремились ограничить императорскую власть и управлять государством от имени Павла.
И так прошло чуть больше года с тех пор, как Потёмкин уехал из Москвы и поступил в гвардию, и за это время он прошёл путь от отчисленного студента до камер-юнкера, удвоил число своих крепостных и получил повышение на два чина. Теперь, вернувшись в Петербург, Орловы рассказали императрице о самом забавном солдате во всей гвардии – подпоручике Потёмкине, который был выдающимся комиком. Екатерина помнила их встречу в ночь переворота и пожелала взглянуть на его мастерство подражателя своими глазами. Тогда Орловы призвали Потёмкина дать представление для императрицы. Вероятно, он решил, что это его звёздный час. «Баловень Фортуны», как он сам себя называл, был склонен то впадать в отчаяние, то ликовать и обладал непоколебимой верой в своё великое предназначение: он был убеждён, что сможет достичь всего, чего захочет, даже недоступного обычному человеку. И вот настал подходящий момент.
Григорий Орлов посоветовал ему изобразить одного из известных аристократов:
Именно тогда императрица впервые рассмотрела подпоручика и камер-юнкера Потёмкина и оценила его прекрасный облик «подлинного Алкивиада». Окинув его внимательным женским взглядом, она отметила красоту его струящихся каштановых волос, «лучшей шевелюры в России». Екатерина пожаловалась Григорию Орлову, что волосы Потёмкина лучше, чем её собственные: «Я никогда не прощу вам, что вы представили мне этого мужчину, – пошутила она. – Это было ваше желание, но вам придётся о нём пожалеть». Так и произошло. Эту историю сохранили для нас люди, в то время близко знавшие Потёмкина, – его двоюродный брат и один из гвардейцев-сослуживцев. Даже если их воспоминания слегка приукрашены, рассказ тем не менее звучит правдоподобно [22].
Прошло одиннадцать с половиной лет после дворцового переворота, прежде чем начался их роман, и всё это время императрица наблюдала за Потёмкиным и имела на его счёт некие планы. В 1762 году невозможно было с уверенностью предсказать, что он сможет возвыситься почти до вершины власти, но чем больше она его узнавала, тем большее впечатление на нее производила его бесконечная оригинальность. Они постепенно приближались друг к другу, словно их жизненные траектории были почти параллельными линиями, которые медленно, но неизбежно сходились в одну точку. В 23 года Потёмкин щеголял перед Екатериной своей сообразительностью и мастерством лицедея, но скоро она поняла, что его достоинства не ограничиваются прекрасной шевелюрой: он был знатоком греческого языка, разбирался в богословии и особенностях культур коренных народов России. Однако все эти годы о нём почти ничего не слышно, и дошедшие до нас сведения относятся скорее к области легенд. Мы хорошо представляем себе повседневную жизнь императрицы и двора, но о Потёмкине знаем лишь случайные эпизоды – когда он стремится выделиться в толпе придворных и впечатлить Екатерину своим остроумием, а затем вновь скрывается из виду. Он прикладывал все усилия, чтобы эти мимолётные встречи запомнились государыне.
Подпоручик Потёмкин был влюблён в императрицу, и ему было решительно безразлично, знают ли об этом окружающие. Он не боялся ни Орловых, ни других служителей монаршего двора, атмосфера в котором напоминала медвежью яму. Теперь он стал частью этого придворного мира, и ставки Потёмкина были максимально высоки. С позиций сегодняшнего дня кажется, что правление Екатерины II было долгим, стабильным и успешным – однако это стало очевидным лишь в ретроспективе, а в те времена иностранные послы в Санкт-Петербурге полагали, что царствование узурпировавшей власть женщины-цареубийцы продлится недолго и закончится бесславно. Потёмкину, который к тому времени провёл в столице чуть больше года, предстояло многое узнать об императрице и её придворных.
«Положение моё таково, что мне приходится соблюдать большую осторожность, – пишет Екатерина 30 июня своему бывшему любовнику Понятовскому, который грозился приехать с визитом, – последний гвардейский солдат, глядя на меня, говорит себе: вот дело рук моих». Понятовский всё ещё любил Екатерину (он навсегда сохранит это чувство) и теперь хотел вернуть расположение той великой княгини, которую был вынужден покинуть. Ответы Екатерины на его письма позволяют составить ясное представление как об атмосфере, царившей в Петербурге, так и о раздражении, которое вызывала у неё наивная страстность Понятовского: «Раз нужно говорить вполне откровенно и раз вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже шесть месяцев, это то, что если вы явитесь сюда, вы рискуете, что убьют обоих нас» [23].