Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
Все заняты друг другом… Но невольно следят за одной парочкой.
Они тоже охвачены любовью. Но ещё чистой, невинной пока.
По крайней мере, это можно сказать о девушке.
Уже волнуется у неё кровь, алеют губы, щёки… дышит порывисто полудетская, невысокая, но прелестно обрисованная грудь… Но нет грязи в этом волнении, нет похотливой струи в той волне, которая, по-видимому, подхватила всё существо девушки и мчит её, клонит к нему, к этому желанному, милому… Ей только бы слышать этот голос, видеть эти глаза, опираться на сильную, породистую
Со временем, конечно, и это девственное тело загорится другим огнём, его коснётся острое жало плотской страсти. И новые муки, новые радости узнаёт девушка. Но ликовать будет только тело. Первая радость души, последняя радость души переживается сейчас, на этом балу, в этом танце, рядом с ним… Когда он так просто сказал ей: «Я ждал вас!»
Сегодня справляет душа юной девушки первый самый прекрасный пир: первого чистого чувства любви…
Не совсем то же чувствует её друг.
Он уже изведал кое-что из мира страстей… Ему мало танца, звука, пожатия руки… Он видит порою, как сон на яву, что берёт малютку, чистую и прелестную, как ландыш, бледную, как этот вешний цветок… И несёт в своих объятьях куда-то далеко и жмёт крепко к груди… сам горит и трепещет. И она, белая, чистая, загорается, начинает алеть от его поцелуев, объятий и ласк…
Вот и сейчас, здесь, на балу, при всех, юноша почувствовал неодолимое желание прильнуть губами к губам, к шейке этой чудной малютки…
Разум говорит, что этого нельзя… А молодая кровь ничего слушать не хочет…
Забыв обо всём, не помня даже, как робка, неопытна его подруга, юноша, улучив минуту в колыханье танца, своими пылающими сильными пальцами крепко сжал хрупкую, бледную ручку девушки, прижал эту руку к груди, как бы желая и её, робкую, чистую, заразить своим огнём, своими желаниями…
Затрепетала малютка, от испуга похолодело у неё в груди. Вспыхнуло яркое пламя в глазах, потом поплыли зелёные и жёлтые круги. Она едва удержалась на ногах.
Густав тоже смутился, заметив, как его вольность повлияла на девушку.
Он сразу отрезвел и особенно мягко, совсем по-братски спросил:
– Я сделал вам нечаянно больно? Простите. Что с вами? Вам дурно?..
– Да… Простите… я пойду… я к генеральше… Простите… – едва могла пролепетать пересохшими губами княжна и, не ожидая его помощи, бросилась в уголок, где воспитательница её, Ливен, сидела и наблюдала издали за питомицей.
К счастью, танец кончился в эту минуту и никто почти не заметил маленького приключения юной пары.
– Ваше высочество, что случилось? Что произошло? Вам нездоровится? – встретила вопросом девушку зоркая воспитательница.
– Да… нет… ничего… Пойдёмте в уборную… Впрочем, нет… Тут близко никого… Я должна вам сказать… сейчас он… он позволил себе… Он так пожал мне руку… Разве это можно?.. На глазах у всех. Я просто не знала, куда мне деваться?!
– Да… То-то я заметила… Что же вы сделали?
– Я? Ничего. Я так испугалась, думала, упаду
– Ну, ничего… Успокойтесь… Пойдёмте, выпейте воды. Тут не место, мы потом дома поговорим…
Густав тоже кинулся к своему опекуну, который стоял со Штедингом, Зубовым и князем Эстергази.
Князь делился с высокими слушателями пикантными подробностями своих многочисленных приключений, и все дружно хохотали.
– На два слова, дядя Штединг. Простите господа… Я только два слова.
Зубов и Эстергази предупредительно отошли, но оба насторожили уши, почуя, что дело важное.
– Дядя, я решил… она мне очень нравится. Слышите? Я хочу сделать предложение. Кончайте скорее ваши переговоры… В чём там у вас помеха, скажите мне наконец?
– О, ничего, почти ни в чём, – поспешно заговорил Штединг, – впрочем, как его высочество?..
– Да, да. Теперь пустяки остались… Решили? Поздравляю… А я было хотел тебе нынче… Ну, да это дома, потом… Поздравляю… Я так и поведу переговоры… Да…
Густав, уже не слушая, вернулся в зал, разыскивая княжну. Он увидел, что она с матерью и Ливен готовилась уезжать.
– Почему так рано, ваше высочество? – обратился король к Марии Фёдоровне.
– О, мы и так засиделись дольше, чем думали… Ужин затянется поздно… А я и Александрина ещё хотим навестить бабушку если она не спит, справиться об её здоровье.
– Прошу вас… Один танец… Ещё не поздно…
– Ну, так и быть, для вас, господин Густав… Иди, танцуй, Александрина…
И княжна, трепещущая, бледная, боязливо подала теперь руку кавалеру. А в сердце её что-то звенело радостно… Руки были холодны, а в груди жгло от неведомого восторга, непонятного страха… И длился последний, в этот вечер, танец юной пары – по всем углам шли толки, посеянные неизвестно кем, все говорили, что дело кончено, что даже на словах решены условия союза и назначен день сговора, чуть ли не свадьбы.
В воскресенье ещё нездоровилось государыне. Да и Густав не показывался никуда, вёл долгие переговоры наедине с регентом, после которых выходил, хлопая дверьми, и запирался в своей комнате…
Только в понедельник к обеду собралась в Таврическом дворце семья императрицы, включая Константина, ещё бледного, действительно перенёсшего лихорадку после ареста. Не было одного Павла.
Все чувствовали, что должно совершиться нечто особенное.
Густав, видимо, дулся на дядю, а тот поглядывал на питомца с какой-то особенной опасливостью.
Только Лев Нарышкин, бывший в ударе, шутками и каламбурами поднял несколько общее настроение.
День выдался сухой, тёплый, и кофе подали в саду.
Екатерина, всё время наблюдавшая за внучкой и гостем, была удивлена сдержанностью последнего, особенно после тех рассказов, какие пришлось ей выслушать с разных сторон о странном приключении на балу у Кобенцеля.
Ещё слабая после припадка, Екатерина медленно, опираясь на свою трость, шла по террасе, куда раньше собрались остальные.