Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
– Кто таков? – спросил старший, инвалид в треуголке, кафтане, при шпаге, без левой руки, с медалью «За Кагул» на груди.
– С повелением от ея величества в городскую думу.
– Экипажи пускать не велено, далее пройдёте пешком, – сказал инвалид.
Толстяк приказал кучеру ждать и направился к думе. Но у подъезда он наткнулся на другого часового-дружинника. Этот, видимо, был из мастеровых. Увидев толстого, хорошо одетого барина, он немедленно взял ружьё на изготовку.
– Стой, куда идёшь?
– В думу, по велению ея величества.
– Не велено никого пропускать.
– У
– Стой, заколю! – и дружинник с такой яростью направил на Храповицкого штык, что у толстяка от страха на лице выступил пот.
В это время из-за угла показалось отделение дружины, человек в двадцать, под командой древнего поручика в треуголке и зелёном преображенском кафтане. Поручик, старый, худой, носатый, держался весьма бодро и, видимо, когда-то служил под командой Миниха, потому что и он сам, и его отделение выкидывали ноги, не сгибая колен, и маршировали на прусский манер.
– Отделение, стой! Мушкет – к ноге! – закричал поручик и направился к подъезду здания, но увидел Храповицкого, задержался и спросил, что ему здесь надо. Узнав, в чём дело, он мрачно сказал, что доложит майору.
Через несколько минут на подъезде показался толстый майор в елизаветинском кафтане и приказал пропустить статс-секретаря.
Храповицкий увидел, что всё здание заполнено дружинниками. Одни закусывали, другие курили трубки, третьи лежали и сидели на полу или на деревянных скамьях.
В комнате, где было всего два стула и стол, майор предложил Храповицкому сесть.
– Ея величество, – начал Храповицкий, – весьма обеспокоена дерзостью неприятеля и приближением оного к столице. Ея величество весьма интересуется, где находится дружина и может ли она оказать помощь графу Салтыкову в защите Санкт-Петербурга?
Майор улыбнулся:
– Мне кажется, у ея величества есть штаб главнокомандующего, коему диспозиция войск должна быть известна. Вам повезло, сударь.
– В чём? – спросил Храповицкий.
– В том, сударь, что меня лично познакомил с вами месяц назад в Эрмитажном театре граф Скавронский, сосед мой по имению, иначе, не имея письменного повеления, я не только не стал бы с вами разговаривать, но арестовал по подозрению в шпионстве.
Храповицкий взмахнул руками:
– Позвольте!
Майор снова улыбнулся:
– Не удивляйтесь, время военное, и столицу наводнили агенты шведского короля. Однако перейдём к делу. Дружинный полк в тысячу солдат отбыл на помощь войскам Салтыкова. С ними находится и коллежский советник Радищев. Остальные отряды наши охраняют заставы, а также выставлены в дозор на дороги в сторону Берёзовых островов. Здесь находится резерв. Приличные партии фузилёров, [79] драгун и дружинников охраняют порядок на всех проспектах площадях и улицах столицы.
79
Фузилёр – солдат, вооружённый фузеей, т. е. кремнёвым ружьём.
Сквозь открытую дверь доносились шум, смех и
Храповицкий кивнул в сторону открытой двери и шёпотом спросил:
– А как, сударь мой, не может ли возникнуть через дружинников какой-либо смуты или беспокойства?
Улыбка сбежала с лица майора, он встал:
– Я никогда до сей поры не встречал солдат, столь одушевлённых стремлением защищать отечество. Ибо взяты они в дружину не по набору, а согласно собственному волеизъявлению. Можете передать ея величеству, что шведы не войдут в Санкт-Петербург!
Майор сухо поклонился.
Храповицкий вышел на площадь, где стоял его экипаж, и через четверть часа уже был во дворце.
Императрица сидела в кабинете у камина и сама готовила себе кофе. Она приняла статс-секретаря тотчас же и, выслушав его доклад, сказала:
– Я же вам говорила, что народ камнями закидает шведов.
Несколько дней Петербург находился в смятении – канонада не прекращалась, потом она стихла. Наконец прискакал офицер с донесением:
– Адмирал Чичагов налетел со своим флотом, как буря, на шведов. Первым же огнём он поджёг два брандера, не сколько фрегатов, семидесятичетырёхпушечный корабль и погнал остальные суда к Свеаборгу, захватив семь линейных кораблей, три фрегата и сорокачетырёхпушечное новое судно «Упланд».
Салтыков отбросил вместе с гвардией и дружинниками-добровольцами десант на корабли. Густаву Третьему всё же удалось уйти вместе с шестью тысячами высадившихся солдат.
Екатерина шумно отпраздновала победу и щедро наградила Чичагова – бедный до этого, затираемый иностранцами, адмирал получил Георгия первой степени и большие имения в Белоруссии.
Однако все понимали, что победа эта не означает конца войны, а только передышку самой столице. Общие же дела к тому времени становились всё хуже и хуже. Австрийцев турки продолжали бить, уравнивая этим собственные поражения от русских.
Во Франции король вынужден был созвать генеральные штаты и, после того как народ захватил арсенал и овладел Бастилией, сам превратился в полуузника. Народ, придя к власти, стал на деле осуществлять те идеи французских просветителей, которыми когда-то Екатерина щеголяла в своих письмах и декларациях. В России даже в самых отдалённых губерниях чувствовалось недовольство. Причиной тому были: недостаток продовольствия, вздорожание жизни и слухи о том, что на турецком фронте русские солдаты тысячами погибают не от неприятеля, а от голода и болезней. Даже среди вельмож теперь находились люди, которые говорили, что дурному управлению и фаворитизму пора положить конец.
Их поддерживали Пётр Панин, Разумовский и Александр Романович Воронцов.
От всех этих обстоятельств характер императрицы стал заметно меняться. Она потеряла прежнюю весёлость, стала раздражительна, и особенно возросла её подозрительность. К тому же физически она отяжелела, морщины на лице стали явственнее. Мрачные мысли начали её преследовать. Однажды, увидя в окно кучу слетевшихся галок и ворон, она сказала Храповицкому:
– После дождя выползли из земли червяки – они их едят, – в этом мире все пожирают друг друга.