Екатерина Великая
Шрифт:
Турки не раз поощряли крымских татар к набегам на русские колонии, сами оставаясь как бы в стороне. Глубокий внутренний кризис, поразивший Османскую империю, проявлялся, кроме прочего, и в недостатке денег на войну, и в отсутствии хорошо обученной армии [896] . Однако воинственный пыл османов умело поддерживали европейские дворы, вручая Стамбулу крупные субсидии на вооружение войска. В первую Русско-турецкую войну (1768–1774) таким «донором» для Порты стала Франция. Версаль являлся самым последовательным и опасным неприятелем России в Европе, создав так называемый «Восточный барьер» — полукольцо из своих сателлитов: Турции, Польши и Швеции [897] .
896
Дружинина Е. И.Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955. С. 95.
897
Черкасов П. П.Указ. соч. С. 348.
В течение XVIII столетия французы одного за другим теряли своих союзников. Первой пала Швеция. После поражения в Северной войне там началась так называемая «эра золотой свободы», партии в риксдаге боролись друг с другом, а Петербург открыто перекупал голоса и оказывал жесткое давление на политику соседней страны. Противники России называли такое положение «русским игом» [898] .
С середины 60-х годов вслед за Швецией Франция начала заметно терять свои позиции в Польше. В 1764 году на польский престол был избран ставленник России Станислав Понятовский, после чего русское правительство возбудило вопрос о предоставлении православному населению Речи Посполитой равных прав с католиками [899] . Проблема имела давние корни. Польское католическое дворянство владело тысячами душ украинских крестьян, православных и униатов по вероисповеданию. На Украине не затихали волнения православного населения, порой принимавшие кровавые формы. В качестве решения проблемы Петербург предложил предоставить так называемым «диссидентам», то есть иноверцам (не только православным, но и протестантам), равные права с католиками. Если бы новый король пошел на это, то собственно польское католическое население Речи Посполитой оказалось бы в меньшинстве перед лицом православных украинцев. Понимая это, Станислав Август медлил с решением, а в письмах к Екатерине II пытался убедить ее, что «свобода» и «равноправие» несовместимы. «Природа свободной страны, такой, как наша, — писал он 5 октября 1766 года, — несовместима с допущением к законодательству тех, кто не исповедует господствующую религию. Чем больше национальных свобод заключено в конституции, тем более соразмерно должны действовать граждане… Мы рассматриваем всё, что расширяет границы веротерпимости, как величайшее зло… Ваш посол заявляет, что Ваша армия готова употребить в этой стране всю власть своих шпаг, если сейм не допустит иноверцев к законодательству… Нет, и еще раз нет: я не верю, что Вы начнете войну в Польше… Рекомендуя этой нации избрать меня королем, Вы, несомненно, не желали сделать меня объектом проклятий… Молния — в Ваших руках. Обрушите ли Вы ее на ни в чем не повинную голову?» [900]
898
Ленрут Э.Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя. СПб., 1999. С. 102–103.
899
Мадариага И. де.Указ. соч. С. 330.
900
Понятовский С. А.Мемуары. С. 233–234.
Екатерина II «обрушила молнию». Из этого письма она ясно поняла, что король боится «нации», то есть польской шляхты, заседавшей в сейме, и совершенно не контролирует ситуацию в стране. Она не только приказала действовать русским войскам, расквартированным в Польше, но и ввела туда дополнительные части. В ответ противники России собрали в городе Барре конфедерацию из шляхты. Ее отряды были рассеяны русскими войсками под командованием Н. В. Репнина и А. В. Суворова. Однако положение оставалось опасным. Преобладанием русского влияния в Польше не могли быть довольны соседние державы Австрия и Пруссия, рассчитывавшие на свой «кусок пирога». Тем более была раздражена Франция, старая союзница и покровительница Речи Посполитой. С избранием Понятовского ее «инфлюенции» был нанесен сильный удар, а с началом боевых действий против конфедератов она и вовсе потеряла влияние на польские дела.
Тогда Версаль и вспомнил о Турции. «Я с печалью убедился, что север Европы все более и более подчиняется русской императрице, — писал министр иностранных дел Франции герцог Э. Ф. Шуазель послу в Константинополе графу Ш. Г. Вержену, — что на севере приготовляется лига, которая станет страшной для Франции. Самое верное средство разрушить этот проект и низвергнуть императрицу с захваченного ею трона — это было бы возбудить против нее войну. Только турки в состоянии оказать нам эту услугу» [901] . Вержен блестяще справился с задачей. Он передал султану Мустафе III три миллиона ливров на подготовку к войне [902] .
901
Александров П. А.Северная система. М., 1914. С. 118–119.
902
Мадариага И. де.Указ. соч. С. 330.
В Европе считали, что новое столкновение между Россией и Турцией окончится в пользу султана. Шуазель писал французскому поверенному в Петербурге Сабатье де Кабру: «Его величество желает, чтобы война России с Турцией продолжалась до тех пор, пока петербургский двор, униженный или, по крайней мере, истощенный, не перестанет помышлять об угнетении соседей и о вмешательстве в общеевропейские дела» [903] . Этим надеждам не суждено было оправдаться. Ход войны показал, что французский кабинет ошибся в своих прогнозах. Активные военные действия в Молдавии, Валахии, Закавказье и удачная экспедиция русского флота из Балтики в Средиземное море увенчались каскадом побед. 16 сентября 1770 года командовавший 2-й армией генерал П. И. Панин взял Бендеры. В течение осени генерал Г. К. Тотлебен, поддержанный грузинскими волонтерами, захватил турецкие крепости в Имеретии: Кутаиси, Багдади и Шорапани.
903
Черкасов П. П.Указ. соч. С. 356.
Крупнейшим событием кампании 1770 года было появление в водах Средиземного моря трех русских эскадр под общим командованием А. Г. Орлова. В прошлом гвардейский офицер, Алексей Григорьевич не имел опыта управления морскими силами, поэтому ему в помощь были приданы два опытных адмирала — Г. А. Спиридов и С. К. Грейг. Весной адмирал Спиридов произвел высадку русского десанта в Морее, это послужило сигналом для восстания местных греков против турок. Русскими и греческими войсками были заняты Миситрия, а также порт Наварин. 24 июня русские моряки нанесли турецкому флоту сильный удар в Хиосском проливе, а через два дня настигли его в Чесменской бухте, куда турецкая эскадра скрылась под защиту береговых батарей. В ночь на 26 июня турецкие корабли были почти полностью уничтожены. «Турки прекратили всякое сопротивление даже на тех судах, которые еще не загорелись, — писал в рапорте Грейг. — Большая часть гребных судов или затонули, или опрокинулись от множества людей, бросавшихся в них. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду» [904] . Орлов распорядился спасать и втаскивать на борт всех уцелевших — русских и турок без разбора. По его приказу флот направился к Дарданеллам, чтобы блокировать пролив и перерезать морские коммуникации противника.
904
Морской сборник. 1849. Т. II. С. 811.
Екатерина знала одну «низкую истину»: мало одержать победу, нужно, чтобы о ней заговорили в европейских газетах и политических салонах. Тогда она станет фактом дипломатической игры. Поэтому в письмах Вольтеру наша героиня всегда подробно рассказывала о крупнейших сражениях. О Чесменской битве она писала: «Турки имели… против девяти больших кораблей шестнадцать линейных же кораблей; а в фрегатах и прочих судах неравенство было еще большее. Граф Орлов остался в кордебаталии. Адмирал Спиридов, имевший у себя на корабле Федора Орлова, предводительствовал авангардом, а контр-адмирал Элфинстон — ариергардом… Огонь производим был несколько часов с обеих сторон чрезмерный; корабли подошли друг к другу столь близко, что ружейные выстрелы помогали пушечным. Корабль адмирала Спиридова сцепился с капитан-пашинским, девяностопушечным, его зажег, но усилившийся от того огонь дошел до нашего [корабля], и оба поднялись на воздух… Сказывают, что земля и море колебались от поднявшихся на воздух великого числа кораблей неприятельских… Граф Орлов уведомляет, что на другой день после истребления турецкого флота вода Чесменской гавани… наполнилась кровию… Без малого сто кораблей всякого роду в пепел превращено». Турецкая эскадра состояла из 70 судов, в том числе 15 линейных, но для большего впечатления Екатерина преувеличила потери противника. «Всегда я была того мнения, что герои для великих происшествий родятся» [905] , — писала она об Алексее Орлове.
905
Переписка российской императрицы Екатерины Вторыя с господином Вольтером с 1763 по 1778 г. Ч. 1. С. 152–155.
В таком же приподнятом тоне Екатерина сообщала Вольтеру о победах П. А. Румянцева при Ларге и Кагуле в 1770 году. 4 июля отряды турок были обнаружены между реками Ларга и Бибикул. В ночь с 7 на 8 июля русские войска сосредоточились на правом фланге неприятеля и на рассвете атаковали его. Турки оставили более тысячи убитых на поле боя и, бросив 33 пушки, бежали к реке Кагул, где находилась 150-тысячная армия великого визиря. Ночью 21 июля русские добровольцы проникли в турецкий лагерь, перерезали подпруги у лошадей и канаты шатров. А едва забрезжил рассвет, войска Румянцева, разделенные на несколько отрядов, подошли к позициям противника и ударили на них одновременно с фронта, флангов и тыла. Завязалось сражение. Охваченные паникой турки бросились к переправам через Дунай, где их ждала засада русских карабинеров. Потери неприятеля составили 20 тысяч убитыми. Русская сторона лишилась 988 человек.
У Екатерины был повод ликовать. «Правое наше крыло примыкалось к реке Пруту; турецкий лагерь защищен был четырьмя ретраншементами, кои взяты войсками моими приступом, с примкнутыми штыками, — писала она Вольтеру. — Кровопролитие продолжалось четыре часа… С нашей стороны урон весьма маловажен». 27 тысяч русских разбили 150-тысячную турецкую армию и 100-тысячную татарскую конницу, угрожавшую тылу. Перефразируя известное выражение Румянцева, императрица с гордостью писала: «Войска мои, равные древним римским, никогда не спрашивают, сколько неприятелей, но где они находятся» [906] .
906
Там же. С. 124.
По словам философа, он близко к сердцу принимал все события на русско-турецком театре военных действий и подзадоривал Екатерину к новым победам: «Мучусь я… от Браилова и Бендер бессоницею, ибо мне часто грезится, что я вижу гарнизоны их военнопленными» [907] . Однако свои дальнейшие планы Екатерина всегда обходила молчанием.
Даже в самых критических обстоятельствах она продолжала повторять, что ее дела идут «наилучшим образом». Тем более приподнятым настроение императрицы было в дни побед. 4 декабря 1770 года из Петербурга Екатерина писала о распространявшейся уже на юге чуме: «Не смешно ли Вам кажется, что в самое то время, когда моровая язва свирепствует в одном только Константинополе, в котором она и никогда не прекращалась, тогда целая Европа в странном заблуждении, что будто бы зараза повсюду уже распространилась? А по сему одному воображению принимают совсем ненужные предосторожности! Я и сама тому же примеру последую везде и всех окуривать столько, что даже опасно, чтоб не передушились, хотя и очень можно сомневаться, чтоб язва за Дунай перешла» [908] .
907
Там же. С. 129.
908
Там же. С. 184.