Екатерина Великая
Шрифт:
Однако через несколько месяцев начнется эпидемия чумы в Москве — зараза будет привезена в город с мотком шерсти, а за ней и страшный Чумной бунт 1771 года.
В ответ Вольтер извинился за то, что «вообразил, будто декабрьские дожди и опасность от морового поветрия и голоду могли остановить течение побед» [909] . В Русско-турецкой войне он видел способ ослабления международных позиций ненавистного ему французского абсолютизма и, кроме того, поход разума и просвещения против варварства и фанатизма. «Страстно желаю, чтобы она (Екатерина II. — О. Е.)восторжествовала над Кораном так же, как она сумела взять в свои руки власть над Евангелием, — писал он И. И. Шувалову. — Было бы чудесно, чтобы женщина низвергла варваров, которые заточают женщин, и чтобы покровительница наук наголову разбила врагов изящных искусств. Я бы очень хотел дожить до того дня, когда евнухи константинопольского сераля отправятся в Сибирь! Прекрасен будет тот миг, когда Греция увидит, как разбиваются ее цепи» [910] .
909
Там же. С. 185.
910
Державин К. Н.Вольтер. С. 253.
Свобода Эллады всегда оставалась одной из любимых тем философа: «Позвольте мне, Ваше величество, потужить о бедных греках… Что станется с бедною моею Грециею? Неужели буду я столько несчастливым, что увижу детей любви достойного Алцибиада повинующимся иным, а не Екатерине Великой?» [911] Однако императрица, готовая поддержать эллинскую тему в беседах об искусстве и политике, была разочарована «детьми Алцибиада» на ратном поле. «Греки и спартане совсем переродились, — писала она, — они больше стараются о грабежах, нежели о вольности» [912] .
911
Переписка российской императрицы Екатерины Вторыя с господином Вольтером с 1763 по 1778 г. Ч. 1. С. 165.
912
Там же. С. 162.
Самой России, по общему мнению корреспондентов, война должна была принести пользу. «Ваше величество справедливо мыслите, — писал Вольтер 21 сентября 1770 года, — что война для такого государства полезна, которое производит оную с успехом на границах. Народ становится тогда трудолюбивее, деятельнее, а с сим вкупе и страшнее» [913] . Однако именно затянувшиеся боевые действия, возросшие налоги и увеличившиеся рекрутские наборы дали толчок к Пугачевщине.
913
Там же. С. 148.
После нескольких сокрушительных поражений Порте ничего не оставалось, как продемонстрировать готовность к мирным переговорам. В мае 1771 года из Семибашенного замка в Стамбуле был освобожден русский посол А. М. Обресков. Для проведения мирной конференции выбрали Фокшаны. Туда из Петербурга в качестве «первого посла» отправился Г. Г. Орлов.
В письме своей французской корреспондентке госпоже Бьельке Екатерина писала 25 июня: «Мои ангелы мира, думаю, находятся теперь лицом к лицу с этими дрянными турецкими бородачами. Граф Орлов, который без преувеличения самый красивый мужчина своего времени, должен казаться действительно ангелом перед этим мужичьем… Это удивительный человек; природа была к нему необыкновенно щедра относительно наружности, ума, сердца и души. Но госпожа натура также его и избаловала, потому что прилежно чем-нибудь заняться для него труднее всего, и до тридцати лет ничто не могло его к этому принудить. А между тем удивительно, сколько он знает; и его природная острота простирается так далеко, что, слыша о каком-нибудь предмете в первый раз, он в минуту отмечает сильную и слабую его сторону и далеко оставляет за собою того, кто сообщил ему об этом предмете» [914] .
914
Сб. РИО. Т. 13. С. 258–259.
Конечно, императрица очень пристрастна в описании своего «ангела мира». Дипломатия, к несчастью, не относилась к числу тех предметов, в которых Григорий Григорьевич начинал разбираться, едва о них услышав. С его именем обычно связывают провал переговоров, однако в реальности дело обстояло гораздо сложнее. Дипломатическое фиаско фаворита было старательно подготовлено его противниками.
Управляя страной, государь всегда опирался не только на специально назначенных чиновников, но и на особо близких к нему лиц, пользовавшихся его полным доверием. Эти доверенные лица могли занимать множество государственных должностей, как Г. А. Потемкин при Екатерине, или, напротив, не проявлять никакого интереса к служебной карьере, как И. И. Шувалов при Елизавете. Их основная функция от этого не менялась. Она состояла в посредничестве между государем и остальными чиновниками, в толковании воли монарха. Фаворит представлял перед императрицей интересы той придворной партии, которая его выдвинула. Каждая крупная группировка готовила своего претендента. Система фаворитизма дорого стоила казне. Благодаря ей, «на верх» нередко попадали люди, плохо подготовленные для государственной деятельности. Но она имела в глазах монарха одно немаловажное преимущество — в случае неудачи того или иного крупного мероприятия он оставался незапятнанным, а фаворита, виновного в «неверной» трактовке распоряжений государя, можно было сместить.
Подобная ситуация сложилась в 1772 году, когда посланный на мирный конгресс Г. Г. Орлов начал с такой недипломатической бескомпромиссностью проводить в жизнь указания императрицы, что фактически провалил переговоры. Турецкая сторона покинула Фокшаны [915] . Авторитет «укротителя» московской чумы, а вместе с ним и авторитет всей его партии оказался сильно подорван, чему немало способствовали действия главы противоборствующей группировки — Панина. Никита Иванович сумел представить неудачу переговоров как вину одного Орлова [916] . Между тем провал конференции был предопределен заранее, поскольку в русском правительстве не было единства по вопросу о мире. Так, Панин стремился к скорейшему заключению договора и именно в этом ключе наставлял Румянцева и Обрескова. Со своей стороны, братья Орловы отстаивали идею «константинопольского похода», с которой Григорий Григорьевич впервые выступил на Государственном совете еще в 1770 году.
915
Брикнер А. Г.Указ. соч. С. 353.
916
Барсков Я. Л.Письма имп. Екатерины II к гр. П. В. Завадовскому // Русский исторический журнал. 1918. Кн. 5. С. 225.
Предполагалось, что при удачном развитии военных действий Россия может нанести удар по столице Оттоманской Порты со стороны Дарданелл силами средиземноморской эскадры Алексея Орлова. Падение Стамбула должно было понудить турок к скорейшей капитуляции. Екатерина писала по этому поводу Вольтеру: «Что касается взятия Константинополя, то я не считаю его столь близким. Однако в этом мире, как говорят, не нужно отчаиваться ни в чем» [917] . Императрица в душе не могла не сочувствовать смелому проекту Григория Григорьевича, сулившему ей неувядаемую славу. Поэтому в то время когда Никита Иванович смотрел на конгресс в Фокшанах как на дорогу к миру, Екатерина и ее фаворит стремились лишь к временному перемирию, которое даст передышку для подготовки похода на Царьград.
917
Сб. РИО. Т. 13. С. 41.
Отсутствие единства в русской делегации привело к разноречивым требованиям первого посла Орлова и второго посла (его заместителя) Обрескова. Турки заметили колебания русской стороны и начали затягивать подписание конвенции. И тут Григорий Григорьевич совершил крупнейшую дипломатическую ошибку. Он поставил крайне щекотливый вопрос о признании Турцией независимости Крымского ханства главным условием заключения договора. Между тем собственноручная инструкция Екатерины предписывала ни в коем случае не начинать обсуждение условий мира с вопроса о Крыме. Несогласие по основному пункту повлекло за собой разрыв переговоров. Екатерина писала: «Сие требование наше есть прямо узел Гордианской» [918] . Его-то и предстояло развязать, а не разрубить послам.
918
АВПР. Ф. Сношения с Турцией. № 1678. Л. 113–115.
Но прямой и не склонный к хитрости Орлов пошел напролом. Переговоры полностью сосредоточились на проблеме Крыма, которую, как карту, следовало держать в рукаве. Ведь борьба шла за важнейшую стратегическую позицию на Черном море, которую Порта не хотела выпускать из рук. 22 августа турецкие послы были отозваны великим визирем. Орлов, не дожидаясь их отъезда, первым покинул Фокшаны. Его партия могла торжествовать, она добилась своего: мир не был заключен, все лето прошло в переговорах, передышка была использована для наращивания сил. Однако обстановка внутри страны и на ее границах серьезно изменилась, отодвинув перспективу похода на Константинополь.
В конце августа в Петербург пришло известие о государственном перевороте в Швеции. Король Густав III, поддержанный армейскими офицерами, дворянством и горожанами, восстановил абсолютную монархию, отняв у риксдага законодательные права. Густав был молод, амбициозен и вынашивал в отношении России планы реванша за проигранную его предками Северную войну. Момент для этого казался удобным: Петербург прочно увяз в польских и турецких делах, войск на севере почти не было.
В самой России обстановка также накалялась. С января 1772 года из Оренбурга стали приходить сообщения о стычках яицких казаков с местными чиновниками, тревожные вести о волнениях поступали с Дона. На Волге в Царицыне обнаружились подстрекатели к мятежу. Донские казаки укрепили Черкасск, готовясь к открытым боям с регулярной армией. То тут, то там вспыхивали локальные восстания, грозившие слиться воедино. Казалось, удача в одно мгновение отвернулась от Екатерины: ни один из насущных вопросов не был решен и даже не подвигался к решению.