Екатерина Великая
Шрифт:
Львиная доля благодеяний императрицы предназначалась, конечно, Вольтеру. К началу их переписки Вольтера уже называли великим мыслителем, основателем целого философского направления. По своим убеждениям он был деистом, то есть обожествлял Мысль, считая Бога разумным первоначалом всего живого. Однако Вольтер находился в острейшей конфронтации с католической церковью, высмеивая фанатизм, невежество и ханжество римского духовенства. Его призыв «раздавить гадину» стал лозунгом французских безбожников, хотя сам философ никогда не симпатизировал атеизму. Не одобрял «фернейский мудрец» и социальных взрывов, которые, по его убеждению, вели к регрессу общества. «Если бы Бога не было, то его следовало выдумать», считал Вольтер, поскольку религия помогает «держать на цепи под страхом виселицы и ада» чернь, желающую, чтобы «богатые были ограблены бедными». Предотвратить революции, подобные Английской, когда народ сам «разорвет свои оковы», можно посредством просвещения и реформ, к которым должны стремиться мудрые государи. Республика никогда не провозглашалась Вольтером лучшей формой правления, напротив, «философия, облеченная монаршими полномочиями», — вот идеальное устройство для государства.
Такие взгляды были близки Екатерине. Именно на них она построила идеологию собственного царствования. Вольтер же в стремлении европейских государей получать от него наставления видел первые плоды просвещенной монархии. Своим поведением на троне русская императрица как бы подтверждала правильность политических построений философа. Они были нужны друг другу, и это создало прочную основу для сотрудничества.
Не были забыты и материальные выгоды. По высокой цене у Вольтера покупалась продукция его швейцарского часового завода. В виде гонораров за заказанные статьи Екатерина посылала в Ферне крупные суммы, меха, ювелирные изделия. После смерти философа императрица купила у его племянницы мадам Дени библиотеку покойного в семь тысяч томов, а поскольку католическая церковь отказывалась хоронить «безбожника» на родине, предложила принять прах «старого учителя» в России.
Зная, как чувствителен философ к лести, Екатерина не боялась переборщить. «О, как я люблю Ваши сочинения! По мне — нет ничего лучше их» [859] , — писала она. Или: «Я больше дорожу Вашими сочинениями, чем всеми подвигами Александра» [860] . Вольтер не оставался в долгу, он называл императрицу «Полярной звездой», «Екатериной, затмившей святых Екатерин — Сьенскую и Александрийскую».
На наш взгляд, неосновательна мысль М. В. Нечкиной, будто Вольтер, прибегая к преувеличенным похвалам в письмах, высмеивал императрицу. Екатерина была чутким читателем, и не всякая лесть доставляла ей удовольствие. В 1781 году в руки государыни попала брошюра под названием «Похвала Екатерине Второй», изданная в Лондоне шестью годами ранее. «Кажется мне, что это какой-нибудь студент, желавший начертать пример для государей, — рассуждала Екатерина в коротенькой записке „Памятник моему самолюбию“. — Он, должно быть, очень мало образован и, несмотря на чрезмерные похвалы кстати и некстати, никакая книга не доставила мне более скуки» [861] . Вольтер, в отличие от безвестного студента, прославлял императрицу «кстати» и настолько умело, что это не вызывало у нее ни скуки, ни нравственного протеста. Кроме того, формулы вежливости эпохи абсолютизма сильно отличались от современных, и если бы в письмах к монархам не появлялись льстивые обороты, их сочли бы грубыми.
859
Сб. РИО. Т. 10. С. 223.
860
Там же. С. 37.
861
Екатерина II.Памятник моему самолюбию. М., 2003. С. 40.
Насколько искренен был «фернейский патриарх», именуя Фридриха II «Соломоном Севера», а Екатерину «Семирамидой Севера»? Пятнадцать лет он поддерживал переписку с последней, невзирая ни на какие колебания ее правительственного курса. Только ли щедрые подарки заставляли его не прерывать эпистолярный диалог? Вероятно, Вольтер лучше многих в «республике философов» понимал, что монархи работают не на бумаге, а на «шкурах своих подданных», как позднее выразится Екатерина в беседе с Дидро. Из этого рождалось то снисхождение, которое Вольтер демонстрировал в письмах друзьям. «Соглашусь с Вами, что философия не может слишком гордиться такого рода учениками, — писал он Д’Аламберу, — но что поделать, надо любить друзей и с их недостатками» [862] .
862
Джеджула К. Е.Указ. соч. С. 139.
Впрочем, поводы гордиться Екатериной у Вольтера были. Императрица сообщала корреспонденту об интересных явлениях в научной жизни России и, конечно, не могла обойти молчанием такое важное событие, как оспопрививание. Она решилась сделать прививку себе, великому князю и начать широкую вакцинацию в столицах. Для этого в Петербург был приглашен английский врач Томас Димсдейл (Димсдаль, Димсдал). «Я рассудила, что из всего лучшим будет то, когда сама собою покажу такой пример, который бы учинился человеческому роду полезным, — писала Екатерина 17 декабря 1768 года. — Мне пришло на память, что по счастью не имела я еще оспы. Итак, приказано было выписать из Англии оспенного врача; вследствие чего славный доктор Димсдал решился приехать в Россию и прошлого октября 12 числа привил мне оспу».
Шаг Екатерины был, без сомнения, смелым. Когда-то от оспы чуть не умер ее жених Петр Федорович, заразы смертельно боялась Елизавета Петровна. Среди простонародья болезнь не переводилась. В Европе целые дворы оказывались жертвами эпидемий. Зная, что есть способ победить хворь, императрица без колебания пошла на вакцинацию и сумела выжать из своего поступка все выгоды. «Не отлагая времени, прикажу я привить к единородному моему сыну. Генерал-фельдмаршал князь Орлов… усомнился, был ли сею болезнию болен, отдался также в руки нашего англичанина. Примеру его последовали многие придворные, а прочие к тому же готовятся. Сверх того в Петербурге прививают оспу в трех домах, определенных для воспитания и обучения юношества, и в особливой больнице, учрежденной под смотрением господина Димсдаля».
Не без самодовольства Екатерина замечала, что во время болезни «не лежала в постели, и каждый день к себе принимала». Хваля презрение к опасности в Орлове, она косвенным образом подчеркивала и собственную отвагу: «Это герой, уподобляющийся тем древним римлянам, кои существовали в цветущее состояние республики, и имеющий свойственную тем временам храбрость и великодушие. По учинении над ним операции, [он] на другой день ездил в поле на охоту в превеличайший снег» [863] . Именно такие поступки Екатерины заставляли Вольтера подписываться: «Ваш старый фернейский россиянин». В послании 26 февраля 1769 года он пенял своим «одноземцам, которые подавали некогда во всем великие примеры, но ныне… учинились варварами… и до того доходили, что требовались уже парламентские приговоры к прививанию оспы». Восхищение философа адресовалось не только императрице, оно транслировалось сотням его корреспондентов во всех уголках Европы. «Какими поразительными примерами… Вы научаете наших вертопрашных французов, наших мудрецов Сорбоннских и наших Ескулапов! Вы решились привить себе оспу с меньшими приготовлениями, нежели иная старица приступает к промывательному лекарству; чему последовал и великий князь Российской империи! Граф Орлов, будучи уже одержим оспою, отправился на охоту, невзирая на снег; таким образом, поступил бы и Сципион, ежели б сия распространившаяся из Аравии болезнь в его время существовала» [864] .
863
Переписка российской императрицы Екатерины Вторыя с господином Вольтером с 1763 по 1778 г. Ч. 1. М., 1803. С. 40–41.
864
Там же. С. 49.
К чести Екатерины, ее высказывания о Вольтере не изменились и после смерти философа, когда он уже ничем не мог помочь ей. «Дайте мне 100 полных экземпляров сочинений моего учителя, — обращалась она к Гримму, собиравшему подписку, — я хочу, чтобы их читали, чтобы их учили наизусть, чтобы умы питались ими; это образует граждан, гениев, героев и авторов; это разовьет сто тысяч талантов» [865] .
Однако Екатерина не приветствовала обнародования своего эпистолярного диалога с «фернейским пустынником». Когда Карон Бомарше, став издателем полного собрания сочинений Вольтера, объявил, что опубликует и переписку философа с Екатериной, императрица повела через Гримма переговоры об исключении ее писем из издания. Они не содержали политических тайн, но сам их откровенный тон, насмешки над соседними государями и легкий цинизм, столь свойственный Вольтеру, могли осложнить и без того трудные отношения нашей героини с Версалем, Веной, Папским престолом. Драматург предложил формулировку: «Печатано в Царскосельском дворце», но государыня отклонила посвящение ей этого издания. Она договорилась, чтобы в Петербург был прислан том, содержавший письма, из которого изъяла несколько страниц. Но «Сеньор Фигаро», как Екатерина дразнила Бомарше, пошел на хитрость: он сохранил параллельный текст в другой, более дешевой публикации, а на возмущение Гримма отвечал: «Я торговец, я купил и продаю. Разве я пошел бы на такую глупость — покупать за 100 000 экю сочинения Вольтера, печатавшиеся вот уже сорок лет во всей Европе» [866] . Иными словами: именно переписка с Екатериной придавала изданию особую ценность в глазах подписчиков.
865
Новые тексты переписки Вольтера. Письма к Вольтеру. С. 282.
866
Артамонов С. Д.Вольтер и его век. М., 1980. С. 210.
Охлаждение к вольтерьянству у императрицы произойдет только после Французской революции, когда она осознает связь между проповедями фернейского мудреца и гильотинами на улицах Парижа. Екатерина прикажет вынести мраморный бюст философа из своего кабинета, но и тогда не перестанет называть давнего корреспондента своим учителем. «Я хотела позаимствовать мудрости у ваших знаменитых писателей и приглашала их к себе, они не поняли меня, — с грустью говорила уже пожилая государыня французскому послу графу Луи де Сегюру. — Один добрый Вольтер сумел постичь мою душу, я многим ему обязана».
Однако Екатерина позволяла учить себя далеко не каждому прославившемуся в Европе политическому автору. Во время путешествия в Крым в 1787 году она рассказала Сегюру «историю про Мерсье де да Ривиера, писателя с замечательным талантом, издавшего в Париже сочинение „О естественном и существенном порядке политических обществ“. Книга эта пользовалась блестящим успехом по соответствию содержавшихся в ней мыслей с началами, принятыми экономистами. Так как Екатерина хотела познакомиться с этой политико-экономической системой, то она пригласила нашего публициста в Россию».