Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769-1791)
Шрифт:
11 сентября [1788]
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нельзя больше теснить неприятеля, но я ниже вообразить мог такой упорности и терпения в турках. Я усилю еще и буду продолжать. Что будет Богу угодно, увидим вперед. Прилагаю здесь письмы Г[рафа] Петра Алек[сандровича]. Перевод с греческого от Мавроения к Манулу-Воде писанного1, кажется невероятен, но что-нибудь было.
Хотину о сию пору должно быть уже в наших руках, ибо им нечего есть. В Очакове, по несчастью, много запасено всего.
Я ездил на сих днях реко[г]носировать крепость к воде и нашел больше ее укрепленную, нежели чаял. Штурм был столь силен здесь, что в море надлежало вдвое быть сильнее. Но ничего неприятельским
355
строгого послушания (фр.).
Я все силы употребляю перевооружением судов, кои носили малые пушки, к понесению 36-ф[унтовых], как назначено у меня в ведомости, пред сим поднесенной. Надеюсь чрез две недели иметь пять таковых фрегатов, корабль «Леонтий Муч[еник]» (из турецкого) тогда же поспеет, да «Владимир» и «Александр». Имея здесь восемь линейных по своей артиллерии, прикажу и Войновичу итить и соединенно, призвав Бога в помощь, атаковать флот турецкий. Лишь бы он не ушел3. Они все морские силы, узнав, что мы заняты на севере, ведут в Черное море. Естли бы были пушки, страшный бы флот устроил я на весну. Пушек недостаточно, да на наличные по калибру нету. Я беру во всем Государстве. Надобно, матушка Государыня, вперед иметь сего достаточный запас, а то и порохом скудны.
Не щажу я ни трудов, ни жизни. Тому свидетели все. Намедни ездил реко[г]носировать на шлюбке в такой близости, что турецкие картечи чрез шлюбку летали4. Но Бог везде хранит. Тут был случай быть убиту, потоплену и взяту в полон. Вы опять, матушка, изволите сказать, что ненадобно этого делать. Но мне долг говорит, что надобно. От этого все Генералы суются под пушки. Прости, матушка, я во всю жизнь
вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический
889. Г.А. Потемкин — Екатерине II
15 сентября [1788]. Под Очаковом
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Получил я уведомление от Николая Ивановича Салтыкова, что угодно Вам, чтобы я представил для командования лейб-гранодерского полку достойного человека1. Сие столь трудно, что я несколько раз проходил бригадиров и полковников, но, по совести, не находил годного соответственно обстоятельствам сего полку, который с тех пор, как умерший перестал меня бояться, во многом запущен, кроме одной наружности, в чем по слабости ума покойный только блистать мог. Офицеры избалованы, внутренность без основания и недостаточна, несмотря на пособия сильные, что Вы сему полку делаете. Стрелять не умеют, а поют хорошо песни. Соображая все сие, нахожу не только достойного, но и нужного для постановления на твердой ноге порядка и доброй внутренности, — Генерала-Майора Берхмана2. Верьте мне, что нет другого. Вы в скором времяни увидите плоды сверх одобрения. Его я Вас прошу для пользы полку определить и отвечаю, что Вы, служба и полк будете довольны. Он даст ему основание, и когда моя мысль о присоединении еще по баталиону, как гвардии полкам, так и сему, егерей удостоена будет, то в скором времяни его баталион устроится. Берхман редкий полковник при сих его качествах знания службы и доброго поведения. Я уверен, что он не уронит себя и в войне. Я, как ни в каких рекомендациях не имею собственных видов, то тут, конечно, нет.
Ожидаю
Партии мои, под Бендеры ходившие, возвратились благополучно, не встречаясь нигде с неприятелем. Из приложенного здесь сообщения Графа Петра Александровича изволите усмотреть, что он недоволен условиями, но как бы они худы ни были, хорошо однако же, что Хотин сдался, чрез что Г[енерал] Граф Салтыков употребиться может4. Иначе все бы ему привязанному тамо быть.
Крайне жаль, что худо идет у Императора. Сильно бьют их турки и разоряют Банат Темишевский, куда их вошло только 15 тысяч. Их генерал не меньше войск имеет, но впустил и не препятствует. Имп[ератор] пошел навстречу, но остановился и не смеет продолжать. Бог весть, что будет. Пока жив
вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический
Je ne peux pas encourager les merites, que Vous norames ressauts. Ils ne sont pas ressaut mais innes en Vous pour toutes les choses. [356] С послезавтрашним курьером буду, матушка, отвечать на Ваши письмы.
356
Я не могу поощрять достоинства, которые Вы называете внезапными переходами. Это не внезапные переходы, а врожденные у Вас, на все случаи (фр.).
890. Г.А. Потемкин — Екатерине II
[15 сентября 1788]
Матушка Всемилостивейшая Государыня.
Для устроения драгунского полку, гусарских ескадронов и баталионов егерских подношу здесь мои мысли. Чрез сии способы помянутые войски скорей поспеют устройством. Егери будут имяноваться: егерский естлянской баталион при лейб-гвардии Преоб[раженском] или другом полку; егерской естлянской баталион при лейб-гранод[ерском] полку. Жалование и протчее все по армейскому для всех баталионов штату.
Вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический
Влагаю здесь записочку о ране генерал-майора Кутузова. Судьба ево получать тяжелые раны1. Он несказанно обрадован, что Вы об нем изволите спрашивать.
891. Екатерина II — Г.А. Потемкину
Любезный друг мой Князь Григорий Александрович. Чтоб ответствовать на Ваши письмы от 1 сентября доброю отселе вестию, я со дня на день ожидала из Финляндии уведомления, что шведы Гогфорс оставили, что, наконец, и сбылось. И теперь уже в нашей Финляндии ни единого шведа нет, а флот их блокирован нашим в Свеаборге.
Вел[икий] Князь сегодня оттуда возвратился, гвардия также уже назад идет и два кирасирских полка. Шведы и финны у Короля требовали Сейма, Сенат также, но он им всем отказал, уехал в Далекарлию, чтобы тамо мужиков взбунтовать и вести их в Стокгольм, взять банк и объявить себя самодержавным. Но и в том едва ли успеет1, ибо слышно, что и те ему объявили, что они ни против своих, ни чужих держав драться не хотят. Теперь, чаю, скоро Сейм шведский и финский сам собою соберется, и когда о сем нам объявят и о готовности к миру, тогда станем трактовать. Между тем, Король Шведский писал ко всем державам, прося их, чтоб его с нами вымирили, но какой быть может мир тут, где всей Европы интересны замешаны будут? Он сие нарочно зделал, чтобы больше замешать дело, а заподлинно он мира не хочет, как все сказывают, а думает протянуть, авось-либо что ни есть для него оборотится к лутчему.