Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова)
Шрифт:
Индус опечалился и оставил Лю Цин-чжена. Слуги поставили перед ним черный круг с золотыми пластинками и долго вращали его подобно молитвенному колесу, и сыпались искры с круга, и далеко пахло свежестью. И, подражая посланцам небес, индус ставил над камнями и железом — остатками пищи небесного зверя — золотую клетку и повторял дела их, и стали камни ему послушными, и он брал их руками.
— Лю Цин-чжен, — воззвал он. — Некий знатный человек дал мне слуг, и пищу, и утварь, и буду я жить в доме его и искать Власть над Вещами. Ты следовал мне ранее, последуй же и сейчас.
Но Лю Цин-чжен не слушал святотатца. Знал он, что индус, и слуги его, и горы, все — Майя, мир призрачный.
И индус ушел со слугами, унося камни и железо небесных пришельцев. А Лю Цин-чжен долго еще оставался в горах, а потом спустился в долину, в храм Воплощения. И, обретя святость, вернулся на родину, чтобы учить людей кротости и смирению, ибо мир чувствований — лишь Майя, кажущееся, небытие.
А тот индус, как было слышно, войдя в дела земных владык, познал нечто тайное и потому был умерщвлен. И дух его получил дурное перевоплощение, уйдя вниз по Лестнице Совершенствования. И так будет со всяким, кто не поймет, что чудеса и знамения неба нельзя истолковывать как вещественное, что такое толкование оскорбляет богов, ибо мир вещей — лишь Майя, кажущееся.
Ли Вэй-сэн умолк. Он аккуратно сложил фотокопии в папку, затем снял свои восьмиугольные очки и протер их платком.
За окном медленно угасали последние отблески заката. Где-то в сосновом лесу крикнула птица. Наплывала синяя тишина подмосковного вечера.
Странное очарование сказки овладело гостями Ли Вэй-сэна. Первым нарушил молчание Багбанлы. Он встал, прошелся по комнате.
— Индус из сказочки, — сказал он, — смахивает на ученого старца из матвеевских писаний. К какому времени относится ваша сказка?
— Не раньше шестого века по европейскому летосчислению. Герой сказки читал книги, вывезенные Сюань-цзаном из Индии, а Сюань-цзан жил в шестом веке.
— Позвольте, в сказке упомянут год.
— Да, Лю Цин-чжен пришел в Индию в год Металла и Тигра.
— Что это значит?
— По старой системе это двадцать седьмой год цикла, а в цикле — шестьдесят лет. Первый год цикла — год Дерева и Мыши.
— А если перевести на нашу систему?
— Пожалуйста, — сказал китаец. — В цикле, в котором мы живем, год Металла и Тигра был в 1951 году. Теперь возьмем интервал в шестьдесят лет. Годы Металла и Тигра приходятся, следовательно, на 1891, 1831, 1771, 1711…
— Тысяча семьсот одиннадцатый? — прервал его Привалов. — Этот год вполне вяжется с рукописью Матвеева. Сказочный Лю Цин-чжен мог встретиться с ученым индусом, который несколько лет спустя сделал нож Матвеева проницаемым.
Ли Вэй-сэн улыбнулся:
— Может быть, может быть…
— А что? — сказал Привалов мечтательно. — Представьте себе, что где-нибудь в Гималаях совершил вынужденную посадку космический корабль из далеких миров. Из мира, где связи вещества носят другой характер. Космонавтам понадобилось, скажем, пополнить запас ядерного горючего. Земные горные породы оказались для них достаточно активными. Они наломали камня электроискровым способом…
— По методу Лазаренко? [49] — ехидно спросил Багбанлы.
— По методу своего Лазаренко… Но земные предметы были для них проницаемыми. Тогда они собрали какую-то установку и изменили свойства камня — сделали его непроницаемым для себя, — значит, проницаемым для земных людей, — и по ленточному конвейеру погрузили его на корабль. Потом… Потом они подремонтировались, заменили какие-нибудь шестерни, а негодные выбросили — это и были «железные цветы» — и улетели, так сказать, к месту назначения.
— Тебе бы научно-фантастические романы писать, Борис, — засмеялся Багбанлы.
Григорий Маркович помалкивал. Он рисовал в блокнотике причудливую голову бородатого старика с орлиным носом. Казалось, ученый был всецело поглощен рисованием. Вдруг он поднял голову и посмотрел на Багбанлы.
— А почему бы и нет, Бахтияр Халилович? — сказал он. — Все возможно на этом свете. Самая дерзкая фантастика не может сегодня удивить науку.
— Не спорю. Но космический корабль в Гималаях…
— Индус случайно оказался в горах, — спокойно продолжал Григорий Маркович. — Он наблюдал за пришельцами из космоса. Вероятно, он и раньше занимался физикой. Перестроенное вещество камней он, быть может, использовал как источник для переноса их свойств на другие предметы.
— Для переноса свойств? — Привалов вскочил со стула. — Какая странная мысль!
— Отнюдь, — возразил ученый. — Если бы у нас был предмет из вещества с измененными связями, ну хотя бы этот легендарный матвеевский нож, мы бы прежде всего стали искать способ передачи его свойств.
— Значит, мы идем неверным путем? — Привалов был взволнован. — Значит, «сукрутина в две четверти», описанная Матвеевым, была не кольцом Мебиуса, а чем-то иным?
— Мы идем верным путем, Борис Иванович. Что до «сукрутины», то кто ее знает?.. Просто какая-то деталь установки. Важно, что самое это слово навело вашего Потапкина на превосходную мысль. Впрочем, — добавил ученый, помолчав немного, — все это не более как предположения. Могло и не быть космического корабля, который так не нравится нашему другу Багбанлы. Сказочка, привезенная нашим другом Ли, быть может, просто плод богатого воображения. Одно несомненно: в Индия начала восемнадцатого века работал безвестный великий ученый. Он намного обогнал свое время, и судьба его была трагичной.
В наступившей тишине раздался голос Ли Вэй-сэна:
— Правильно, коллега! В глубинах истории таится много подобных трагедий. Я со скорбью думаю о мудрецах моей страны, чьих имен не сохранила история. Я с гневом думаю о том, сколько сил предоставило… то есть положило человечество на выдумывание религий, на поиски того, чего нет. Врата Полного Познания! Воистину мы должны работать как одержимые, чтобы распахнуть их.
Китаец подошел к двери, щелкнул выключателем. Яркий белый свет залил комнату.
Борис Иванович думал о Лю Цин-чжене и индийском мудреце. Его мысленному взору предстали грозные отроги Гималаев. Измученные люди приносили с горных вершин какие-то смолы… О них упоминал Матвеев, и это навело Колтухова на мысль о мощно заряженных электретах. «Недооценивают еще электреты», — всплыл в памяти скрипучий голос Павла Степановича…
Он вслушался в беседу ученых. Ли Вэй-сэн рассказывал что-то из китайской истории. Воспользовавшись первой паузой, Привалов сказал: