Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова)
Шрифт:
— Нож будет, — спокойно сказал Опрятин. — И не только нож, но и кое-что другое. Может быть, более важное. В январе я еду в Москву. И Бугрова возьму с собой.
— А кто будет возить меня на остров?
— Любой институтский моторист. В лабораторию, разумеется, его не пускайте. О деталях поговорим перед отъездом.
Одна в пустой квартире…
Днем еще ничего: школа, уроки, разговоры в учительской — все это отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе места. Сядет с книгой в любимой позе, в уголке дивана, — книга падает из рук. Ничто не мило. Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется.
Брошенная жена…
В телефонной книге разыскала номер Опрятина. Достаточно пять раз покрутить диск — и услышать его голос… Сказать ему: «Толя, приходи, прости, не могу одна…»
Нет. За что просить прощения? Ни в чем она не провинилась. Он пусть просит.
Но грызет и грызет одна мысль: не доглядела, не остановила вовремя, значит — виновата…
Подруга прислала письмо из Москвы, зовет к себе на каникулы. «Проветришься, но театрам походишь…» Может, в самом деле поехать в Москву?.. А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать.
Рита вздрагивает от неожиданного звонка. Бежит открывать. Сумасшедше колотится сердце.
Входит Опрятин. Вежливо здоровается, улыбается. Она молча стоит у двери, губы ее дрожат.
Наконец она берет себя в руки, приглашает гостя в комнату.
— Не хотите ли чаю? — спрашивает холодно. Он не должен видеть ее смятения…
Спасибо, чаю ему не хочется. Они пили с Анатолием Петровичем. Да, он здоров, нарыв почти затянулся.
— …Он у меня под неослабным контролем. Я советовался с опытным врачом. Конечно, нелегко, но он отвыкнет. Уверяю вас, Маргарита Павловна, он понемногу снижает дозы. Конечно, эта привычка требует длительного лечения, но я уверен, что с течением времени он войдет в норму и вернется к вам. Пока вам не следует искать встреч с ним.
Она молчит. Ни на единую секунду этот человек не должен подумать, что ей хочется плакать.
Что он там еще говорит?
— …Быть может, скоро мы с Анатолием Петровичем заявим о крупном открытии. Это произошло бы еще скорее, если б у нас в руках был известный вам нож. — Он пристально смотрит на нее умными холодными глазами.
Она молчит.
— Маргарита Павловна, — продолжает он. — Это в ваших же интересах. Отдайте нам нож.
— У меня нет никакого ножа, — говорит она ровным голосом. — Вы отлично знаете, что нож упал за борт.
— Он не упал за борт, — тихо отвечает Опрятин. — Но если вы не расположены к этому разговору, то оставим его. Очень, очень жаль… — Он встает, прощается. — Что передать Анатолию Петровичу?
— Передайте привет. Скажите, что я уезжаю в Москву.
— В Москву?
— Меня зовет подруга. Еду на время школьных каникул.
— Разрешите узнать, когда?
— Сразу после Нового года.
— Удивительное совпадение, — говорит Опрятин, улыбаясь одними губами. — Я тоже еду в командировку. Надеюсь, встретимся в Москве, не так ли?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
в которой Привалов и Николай Потапкин посещают институт поверхности. Николая вдруг осеняет догадка
И как хватит он по струнам.
Как задаст им, бедным, жару!..
Чтоб тебе холера в брюхо
За твой голос и гитару!
Голубой автобус с прозрачной крышей несся по заснеженному шоссе. Мелькали за окнами березовые рощи, проплывали поля, прикрытые белым одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по мосту через замерзшую реку, и вдруг стало темно: дорога врезалась в вековой бор.
Николай с любопытством смотрел в окно. Стена могучих разлапых сосен. Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу и, вздрогнув, осыпают снег. Заповедный лес, в котором некогда охотился на красного зверя царь Иван Васильевич…
Позавчера Николай и Привалов прилетели в Москву по делам Транскаспийского. Вчера весь день они провели в управлении по строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один из новых академических институтов.
Шершавые стволы раздвинулись, зимнее солнце брызнуло в окна, и в автобусе сразу стало уютно.
— Приехали, — сказал Привалов, складывая газету.
Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый запах хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег.
На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая генеральская папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа.
— Вам не холодно, Коля?
— Нисколько. — Николай косится на приваловскую каракулевую башню: — А вам не тяжело?
— Жарковато, — признается Привалов и поправляет папаху. — Жена заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений…
Хруп, хруп! — похрустывает снег под ногами.
— Даже странно, — говорит Николай, — шестнадцать градусов мороза, а у меня перчатки в кармане лежат: нет надобности.
— Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, — замечает Привалов.
— Жесткость погоды?
— Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра.
— Не знал, — говорит Николай. И тут же принимается подсчитывать: — Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость — шестнадцать единиц. А у нас зимой не бывает ниже пяти градусов, зато ветер — скажем, четырнадцать метров. Значит, жесткость — тридцать три!.. Теперь понятно, почему я не мерзну в Москве.
— И почему москвичи мерзнут у нас, — добавляет Привалов.
Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института. Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса — красиво! Неизбежные кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка — коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье… Еще полоска леса — и вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.
— Здорово! — восхищается Николай. — Вот это размах!
— Видите круглое здание? — показывает Привалов. — Там, наверное, ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.