Экономические провалы

Кокорев Василий Александрович

Все это мелочи, мелочи, которые не могут возбудить просвещенного внимания нашего прогрессивного времени.

– Как мелочи, помилуйте! Это такие вещи, что они и отдельно взятые не мелочи, а все вообще могут составить ужасную крупность, до которой только и можно достигнуть тем, чтобы прибавить каждому крестьянскому семейству рублей 50 в год дохода, чтобы масло было не горькое, пенька не шла за бесценок, руки не отрывались понапрасну от дела, лошадь под Харьковом не задыхалась в песках; всего этого и можно, повторяю, достигнуть устройством этих мелочей. Поверьте, горькое пшено и конопляное масло есть капитальные вещи. В Оренбургской губернии пуд проса стоит 10 коп., а на севере пуд пшена в двенадцать раз дороже, т.е. 1 руб. 20 коп.; а если бы его сделать только впятеро дороже против первоначальной цены, т.е. 50 коп. за пуд, тогда бы кашу ел всякий бедняк, да и Оренбургским крестьянам было бы

лучше: у них закупали бы тройную пропорцию проса. Прибавьте к тому свежее масло, да это просто объеденье! У нас каша заменяет солдату и рабочему соус и пирожное; недаром же называется: каша - мать наша. От одной мелочи вольется в губернию 500 тыс., от другой 100 тыс. а оно не безделица - все улучшается быт. Вот это-то и есть настоящая благотворительность. Ведь вы сами лучше всех знаете, какой отличный народ у нас вон тот, что едет в третьеклассном вагоне, как он умирает славно; как же за него не думать? А ему самому нельзя всего придумать и все устроить. Значительность влияния всех мелочей на жизнь человека, следовательно, и на общее государственное богатство, всего лучше подтверждают слова Великой Екатерины, изреченные в ее мудром Наказе. Там сказано: "Человека не можно и не должно никогда позабывать. Мало в свете человеком делается, чтобы не для человека же было, и большею частью все вещи через него же делаются. Человек, кто бы он ни был: владелец или земледелатель; рукодельник или торговец; праздный хлебоядец или рачением своим подающий к тому способы; управляющий или управляемый, все же есть человек: сие одно слово подает уже совершенное изображение всех нужд и всех средств к удовольствованию оных".

— Все это так, но страшно вот что: не есть ли все это один только неприлагаемый к делу разговор? Ну как это исполнить, что бы масло из семян сбивали не там, где сбивают теперь, а в другом месте; чтобы делали для заграничного отпуска крупчатку и т. д.

— Правда, что это только разговор один, и дело долго будет оставаться при разговоре, покуда спор и обмен мыслей не научит, как все исполнить и как устранить все затруднения, сочиненные издали горделивым умозрением; а их столько сочинено, что никакая мысль не проворотит. Но надобно же начать этот разговор: ведь предметов, составляющих общее благоустройство, - тысячи, следовательно, и разговору должно быть много. Пусть один пишет, другой возражает, третий опровергает: из всего этого дело уясняется. Поверьте, где есть тень пользы, там только намекните, а люди сами дойдут до того, как исполнить. Вся штука в том, чтобы возбудить разговор; но каким образом возбудить? Мне кажется, пример тому - наш вагон. Мы растворили двери, стали сходиться, сперва молчали, всматривались в физиономии, а потом и пошли, и пошли, и начали нести свои лепты в общую сокровищницу. Надобно только, чтобы приниматели лепт не пренебрегали ими; беда-то в том, что они любят все одно эффектное. Поверьте, эффект придет сам собою, основательный, а не натянутый, следовательно, и не фальшивый, когда все эти мелочи будут устроены.

Что касается до устройства, то его должно подмечать не в отчетах, а в осязательных доказательствах; русский крестьянин по необходимости ест круглый год постные щи из одной крупы и воды; но эти щи еще одно слабое доказательство бедности, а сколько есть других! Загляните в кладовую крестьянина, посмотрите приданое деревенской невесты, и вы убедитесь, что от мелочей зависит не только многое, но просто все.

Интересно было бы на какую-нибудь выставку сельских произведений, где выложены чудовищной величины огородные растения, образцы прекрасно удобренных земель, в красивых ящиках, и многие признаки общественного блага, выставить имущество русского крестьянина и приданое крестьянской девушки, то и другое взятое, разумеется, не на выбор, а из такой избы, как случится! Такое прибавление на выставке служило бы поверкой самого отчета о ней!

– Однако ж, расскажите, если видали, что хранится в кладовой у самых беднейших крестьян, которые всегда составляют собою и большинство населения, и главную необходимость заботливости об них.

– Небольшие там запасы: пар пять лаптей, какие-то старые веревочки для увязки сбруи, пара подков, найденных на дороге, переломленная на задельной работе коса, заржавелый и ожидающий выправки серп, по горсточке сушеных снятков и ячной крупы, завязанных в тряпице и хранимых к великому дню; треснувший глиняный горшок и убранный для оплетения его берестою, чтобы употреблять под молоко, когда станет доить единственная корова; пустая бутылка с деревянной пробкой на ниточке из-под постного масла, старые лопаты и голики; а в сундуке две-три восковые свечки для образов, завернутые в бумажку вместе с деревянной биркой, на которой зарублены занятые у зажиточного

мужика хлеб и соль; на половине бирки зарубки уже сколоты, это означает прошлогодний уплаченный заем; два копеечные, окаменелые, сухие пряника, хранимые от свадьбы на погляденье и вспоминание о тех днях, в которые ели пироги с начинкой; пояс из цветной шерсти, для подпояски в Христов день; две рубахи целые и столько же ветхих, изрезанных на онучи; зверобой от удушья сердца, этой болезни русского простонародья, и сверток нового холстика на саван, в середине коего спрятаны на помин души несколько гривенников и медных грошей, тщательно укрываемых от злодейки-нужды. А для приданого невесты нет ни кладовой, ни сундука: его уже легко определить по соображению с тем, что можно выделить из запасов отца. Сама же рукодельница невеста в свободную от тяжких работ пору, при свете дымной лучины, или с утренней зарей, покидая свой войлок, кое-как успела заготовить два-три суровых утиральника с вышитыми красной бумагой краями для подарка будущему своему мужу.

Горько и грустно; но вот главный труд: где найти людей для устройства всего полезного и нужного? Посмотрите, какое затруднение в отыскании - кого же? Подрядчика. Несмотря на то что вызывают, публикуют, обязывают залогами быть исправным, пишут правила, за год сочиняют их, как бы его связать, а все грехи есть: сукнецо с коровьей шерстью, водянистое вино, слеглая мука и т. п.

Нечего сказать, призадумались все, когда дошли до этого вопроса - где людей взять, и не знали, что отвечать.

Показалась Тверь с множеством церквей и колоколен, вид коих напомнил мне разговор с одним церковным старостою:

— Беда, батюшка, - говорил он, - если на службу к общему делу попадется такой человек, который не думает, что от неправедной добычи обожжет свою душу. Это значит, что уже у него совесть обмозолилась.

— Да как же узнать, у кого совесть обмозолилась, а у кого нет?

— Э, батюшка, обмозолившуюся совесть почти на лице видно. К тому же слухом земля полнится. Земля ведь так и гудит; а люди дурные всегда боятся того, чего желают добрые.

— Что же это такое, что составляет у одних людей желание, а у других страх?

— Многосоветие, вожделенное, спасительное многосоветие.

На этом месте разговор наш вдруг прекратился: путь до Твери был окончен, поезд стоял у станции. Мы вышли и, увидав массу людей, стоявших на платформе, пошли в их кучки, чтобы послушать, как земля гудит.

IV

На Тверской станции повторилось то же самое, что и в Клину: тот же чай, и те же сайки.

Продающиеся здесь торжковские вещицы принимали к себе И.Г. Попандопуло; он купил башмаки и поясок, чтобы послать в Николаев к своим родным. Трогательно было слышать детское излияние души в речах возмужалого моряка, когда он рассказывал, с каким удовольствием будут рассматривать его посылку в Николаеве.

Отчего же это такой грустный вид у молодца, продающего торжковское шитье золотом по сафьяну и бархату? Верно, он худо торгует; спросим:

— Отчего вы не веселы, разве не здоровы, а торговля должна бы радовать; сбыт, верно, большой в Петербург торжковских товаров с золотым шитьем?

— Нет-с, совсем не берут. Там Залеманы и еще разные их свойственники, не припомню прозвищ, всем завладели по этой части.

— Странно, а кажется, можно бы в Торжке иметь все за половину цены, и эта половина цены дала бы городу до полумиллиона в год. Что же вы не откроете магазинов в Петербурге и Москве под вывесками: продажа шитья золотом по бархату от города Торжка.

Стали бы много покупать: мало ли в столицах нужно воротников, обшлагов и шитых клапанов!

— Думали мы это сделать, да смелости не хватает: некому нас там в ход пустить.

Когда мы выехали из Твери, было уже 8 часов и было темно. Зажгли огни. Иные повели речь, другие дремали. Помню, что после Твери мы собрались так: Н.А. Бирилев, И.Г. Попандопуло, В.П. Соковнин, А.Д. Скарятин, Н.И. Ильин, В.Ф. Тимм и я. Надобно сказать, что после каждой станции мы все размещались не по прежнему порядку, а как случится, и это "как случится" всегда изменяло состав наших кучек и сообщало новую жизнь беседе.

На общее желание узнать все подробности о семействе Бирилева Н.А. Бирилев рассказал, что у его матушки четыре сына (он третий) и 11 дочерей. У меня невольно сорвался с языка вопрос: "А какое состояние?"

"Усадьба с землею в Тверской губернии, при которой живут 100 человек крестьян". Опять невольно высказалась задушевная мысль: великий герой - ваша матушка, умевшая вырастить и воспитать такую семью и с такими крошечными средствами! Тут надобно было вечно быть на вылазках против страшных врагов - нужды и лишений во всем.