Экскалибур

Корнуэлл Бернард

— Гвидр, — произнес я. Мерлин кивнул.

— Надо было убить мальчишку, но я знал, что не смогу. Только не Артурова сына. Непростительная слабость, что тут поделаешь.

— Нет.

— Не глупи! — устало промолвил Мерлин. — Что такое жизнь Гвидра в сравнении с богами? Или с надеждой восстановить Британию? Да ничего, пустяк! Но я не смог исполнить назначенного. О да, оправдания у меня были. В свитке Каледдина говорится со всей ясностью: в жертву избирается «сын короля земли», а ведь Артур — не король; ну да это все жалкие увертки. Обряд требовал смерти Гвидра, а я не смог себя заставить. Вот убить Гавейна — это пожалуйста, с легкостью, оно даже не лишено приятности — оборвать разглагольствования этого девственного придурка. А вот с Гвидром не вышло, поэтому

обряд остался незавершенным. — Мерлин был глубоко несчастен — несчастен, стар и сгорблен. — Я неудачник, — горько подвел итог он.

— А Нимуэ тебе так и не простила? — неуверенно спросил я.

— Простила? Да Нимуэ вообще не знает, что значит это слово! Для Нимуэ прощение — это слабость! Теперь она сама совершит нужные обряды и не оплошает, нет. Даже если потребуется перерезать всех сыновей Британии до последнего, она это сделает. Всех побросает в котел и взболтнет хорошенько! — Мерлин улыбнулся краем губ и пожал плечами. — Но ныне я, сами понимаете, здорово усложнил ей работу. Как распоследний сентиментальный старый дурень, я не мог не помочь Артуру выиграть сегодняшнюю драку. А для этого я воспользовался Гавейном, и теперь, думается, Нимуэ меня ненавидит.

— Почему?

Мерлин возвел глаза к дымному небу, словно прося богов даровать мне хоть малую толику разумения.

— Трупы девственных принцев на дороге так просто не валяются, знаешь ли! — фыркнул он. — У меня ушли годы и годы на то, чтобы забить недоумку голову всякой чепухой и подготовить его к жертвоприношению. А что я, по-твоему, сделал сегодня? Выбросил ценного Гавейна на ветер, вот и все. Только того ради, чтобы помочь Артуру.

— Но ведь мы победили!

— Не глупи. — Мерлин обжег меня яростным взглядом. — Вы победили, говоришь? А что это за гнусная штуковина у тебя на щите?

Я обернулся к щиту.

— Это крест.

Мерлин протер глаза.

— Между богами идет война, Дерфель, и сегодня я отдал победу Яхве.

— Кому-кому?

— Таково имя христианского бога. Иногда его еще называют Иегова. Насколько я могу судить, он всего лишь смиренный бог огня из какой-то там жалкой страны на краю света, а теперь вот он вознамерился узурпировать власть всех прочих богов. Честолюбив, хитрец, и уже одерживает верх, ибо я сам сегодня даровал ему победу. Что, по-твоему, сохранится в людской памяти от этой битвы?

— Победа Артура, — твердо объявил я.

— Через сотню лет, Дерфель, люди уже и не вспомнят, кто в битве победил и кто проиграл, — возразил Мерлин.

Я призадумался.

— Гибель Кунегласа? — предположил я.

— Да кому какое дело до Кунегласа? Очередной всеми позабытый король, и только.

— Смерть Эллы?

— Подыхающий пес и тот заслуживает больше внимания.

— Тогда что же?

Мерлин поморщился, раздосадованный моей бестолковостью.

— А в памяти, Дерфель, сохранится вот что: на ваших щитах был крест. Сегодня, дурень ты набитый, мы отдали Британию христианам, и я сделал это сам, своими руками. Я подарил Артуру его честолюбивую мечту, а расплачиваться придется мне. Теперь понимаешь?

— Да, господин.

— Я не на шутку усложнил Нимуэ задачу. Но она все равно попытается, Дерфель, она не такая, как я. Нимуэ не слаба, нет. В ней таится несгибаемая твердость.

Я улыбнулся.

— Она не убьет Гвидра, — убежденно проговорил я, — потому что мы с Артуром ей этого не позволим, и Экскалибур никто ей не даст, так как же она победит?

Мерлин уставился на меня во все глаза.

— Или ты думаешь, дурень набитый, будто у вас с Артуром достанет сил противиться Нимуэ? Она женщина, а женщины всегда получают желаемое, и если для этого нужно сокрушить мир и все, что в нем, значит, так тому и быть. Сперва она сломит меня, затем возьмется за тебя. Верно, мой юный пророк? — спросил он у Талиесина, но бард лишь закрыл глаза. Мерлин пожал плечами. — Я отвезу ей прах Гавейна и помогу чем смогу — я обещал ей это. Но все закончится слезами, Дерфель, все закончится слезами. Ну и кашу же я заварил. Что за кашу! — Старик поплотнее закутался в плащ. — Сосну-ка, пожалуй, —

объявил он.

За пределами костров Черные щиты насиловали пленниц, а я все сидел, глядя в пламя. Я помог добыть великую победу — тогда отчего же мне так невыразимо печально?

В ту ночь я Артура не видел, а в туманных сумерках перед зарей столкнулся с ним на краткий миг, не более. Он поприветствовал меня с былой теплотой, обняв рукой за плечи.

— Хочу поблагодарить тебя за то, что присмотрел за Гвиневерой. — Артур был в полном вооружении и торопливо завтракал заплесневелым хлебом.

— Скорее, это Гвиневера присмотрела за мной, — возразил я.

— Ты про телеги? Эх, жаль, я не видел! — Хигвидд, Артуров слуга, вывел Лламрей из полутьмы, и хлеб полетел в сторону. — Увидимся вечером, Дерфель, — промолвил Артур, взбираясь в седло с помощью Хигвидда, — или, может, завтра.

— Куда ты собрался, господин?

— В погоню за Кердиком, куда ж еще?

Артур устроился в седле поудобнее, подобрал поводья, принял из рук Хигвидда щит и копье. Пришпорил кобылу каблуками и поскакал к своим конникам, что маячили в тумане смутными тенями. Поехал с Артуром и Мордред, уже не под стражей, но в своем праве: как хороший боец. Я наблюдал, как он взнуздывает коня, и вспоминал найденное в Линдинисе саксонское золото. Предал ли нас Мордред? Если и да, то доказать я ничего не смогу, а исход битвы свел измену на нет. И все же меня по-прежнему снедала ненависть к моему королю. Мордред поймал мой недобрый взгляд и поскакал прочь. Артур велел своим людям выступать, и вот уже цокот копыт затих в отдалении.

Мои воины дрыхли без задних ног. Я растолкал их древком копья и велел привести саксонских пленников: надо было рыть новые могилы и складывать погребальные костры. Я, наверное, и сам провел бы весь день за этим утомительным занятием, но ближе к полудню Саграмор прислал гонца, прося отправить в Аква Сулис отряд копейщиков: в городе начались беспорядки. Волнение вызвали слухи, распространившиеся среди воинов Тевдрика: дескать, отыскалось сокровище Кердика, но Артур все присвоил себе. Доказательством послужило исчезновение Артура, а в отместку христиане грозились снести до основания главный храм города, поскольку некогда то было языческое святилище. Я сумел утихомирить смутьянов, объявив, что и в самом деле найдены два сундука с золотом, но они находятся под надежной охраной, и содержимое их будет честно поделено сразу по возвращении Артура. По предложению Тевдрика мы отправили полдюжины его солдат в помощь охране, приставленной к сундукам, что до поры находились в разоренном Кердиковом лагере.

Христиане Гвента успокоились, но тут взбунтовались копейщики Повиса, обвинив Энгуса Макайрема в гибели Кунегласа. Вражда между Повисом и Деметией уходила корнями в далекое прошлое, ибо Энгус Макайрем был куда как не прочь разграбить урожай богатого соседа; собственно, Повис в Деметии называли не иначе как «нашей кладовой». Но в тот день ссору затеяли повисцы, утверждая, что Кунеглас не погиб бы, кабы Черные щиты не опоздали к битве. А ирландцев хлебом не корми, дай подраться; и едва угомонили людей Тевдрика, как за зданием суда послышался лязг мечей и копий — повиссцы и Черные щиты сошлись не на жизнь, а на смерть. Саграмор восстановил шаткий мир тем, что просто-напросто зарубил зачинщиков, но в течение всего дня между двумя народами не прекращались свары. Раздор усилился, когда стало известно, что Тевдрик послал солдат занять Лактодурум, северную крепость, которая на протяжении жизни вот уже целого поколения бриттам не принадлежала. Осиротевшие повисцы объявили, что крепость находится на их земле, а вовсе не на гвентской, и наспех сколоченный отряд повисских копейщиков устремился в погоню за людьми Тевдрика. Черные щиты, которым до Лактодурума дела не было, тем не менее настаивали, что гвентцы в своем праве, чтобы еще больше раздразнить повисцев, а результатом стали новые уличные драки. Тут и там завязывались кровопролитные потасовки из-за города, о котором дерущиеся в большинстве своем отродясь не слышали и в котором, возможно, по сю пору стоял саксонский гарнизон.