Экслибрис, Вациетис Ояр Оттович

Экслибрис

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Нельзя не обратить внимания на ярко выраженную космичность Вациетиса. Он в равной мере понятен и латышу, и русскому, и… (больше ни за кого не решусь поручиться) – и в то же время одинаково чужд нам всем. Как конкретная реализация мирового духа, Вациетис – поэт, бесспорно, латышский и никакой другой, но он не принадлежит полностью ни своему поколению, ни Латвии в целом не столько по праву гения служить всему человечеству, сколько по свойству айсберга скрывать под водой пять шестых своего тела. Людмила Азарова-Вациете как-то сказала, что Ояр – это тот случай, когда в одном человеке действительно семь «Я». Легко сообразить, что при взгляде на правильную семигранную призму или пирамиду видишь не более четырех боковых граней…

Антрацит

Antracits, 1978

Путь

К чему бы я ни шел,я иду пешком.Я ведь хочу прийти,вовсе не –появиться.Вне верст усталых.Вне снов одиноких.Вне встреч с собой.Вне тоскипо тебе.Я ведь хочу зайти,вовсе не –заявиться.Вне расстояний.Вне обочин.Вне звука шагов,твердящихнепроизносимое.Да,

я стоптал немалоподметок,но не затоптал ни одногочеловека.

Антрацит

Проехала машинас каким-то там углем…Я всю жизнь нет-нетда и вспомнюту машину с каким-то там углем.Я изжаждался по одиночеству,и я встретилодиночество ночи в черной накидке.Одиночество порою необходимо,но я захлебнулся ими начал тонуть.По одиночествуможет идти лишь умеющий плавать.Мне было позволенолишь пригубить…Но тут прошламашина с каким-то там углем.

Нет, не пройти мимо// того антрацита.Не я этукучу вырыл,та куча не станет мой домсогревать.Зато антрацит добытв точно таких же шахтах,какие сам прорубал.По точно такому же аду,черному,с блуждающими огнями,за словом идут,за поэзиейи за любовью.И часто в местах добычина поверхность земливыходит только глухой раскат.Из черного колодца счастьявыносят самих углекопов,и неподобающе черными,с неподобающе светлыми глазами,они выглядятв полуденном солнечном блеске…

Вовсе я не из тех,кто мог бы сидеть здесь с лупой,однако сижу.А у меня ведь еще инструмент есть –// только спрятан внутри.Так долго я здесь сижу,что кусок антрацитауже перерос Гайзинькалнс,потом Эльбруси теперь, противнопоблескивая, как автоген,выситсянад Гималаями.Больше не сыщешь сходствасо стеклянной горой,где конь золотой годится.Ни с чем больше нету сходства –того, что я ощущаю,тоже не объяснишь.Нет,пока я не подобралсяк бесконечному,но определенно ползу вперед.Не то, чтобы я понималбесконечность,однако вижу,откуда растет антрацит,и чувствую то, что положено,глядя на звездные пляски…Что-то в них от меня самого,так же, как в черномискрящемся антрацитеили Млечном пути,научиться ходитьпо которому пока невозможно.

Серого цвета

Я превратилсяв одно-единственное серое око: из серых луж пьют серые голуби; серый дождик серые лужи вгоняет в серую дрожь; на горизонте из серых башенсерая клякса…Серый туман,клубясь, наползает,как пепел пожарища…Я превратилсяв одну-единственную серую ноздрю: ворсинки шарфа меня щекочут – как в двигателях сожженный бензин; серые пятна на досках лесов – как будто плотник прошелся;запах гари –вчера в этом городедень загорелся, скроенный наспех,и я в этосерое утро// вчерашний угар вдыхаю.Он – старый солдат,проснувшийся от всего только лишьболи в костях,ноющих к перемене погодыв местах ранений,которые многих на той войне выжглидотла, –он тоже чует запах горелого.Он – мчась по ступенькам –еще выстраивает те формулы,что заставят шататься фундамент физики,скрепляя который,сгорели многие, –и снова воняет гарью.И по всей квартире,по всей улице,по всему городупаленого серый запах.Я просыпаюсьв час предрассветных сомненийи по уши зарываюсь в серый и рыхлый пепел,по которому мы ежечаснои ежеминутнобредем к своимсобственным радугам.Мы каждое утро,порядком еще не проснувшись,влезаем в этотвчерашнийгустой серый пепели, почти не задумываясь,трамбуем его,превращая в асфальт на сегодня.

Прийти

Все выбираю – с какой сторонывойти, возвращаясь, в Ригу?И еще – в какую –бодрую или сонную, в лучах солнцаили лучащуюся огнями?Это ведь важно – как войти.Таким образом,как именно того хочется,чем именно дышится –травой луговой или жесеном, алый тымак или камня холод.Такое богатство – когда есть из чеговыбирать средиотсутствий и расставаний,щекочущих спинужарких мурашек,когда Рига входит в сон миражами.Тогда неважно – сладким ли, горьким,лишь бы – пробитьсятуда, где сердце прописано –пролиться дождемили кротом прорыться.Это, похоже, единственное, к чемуникак не привыкну.

Сон о войне после войны

Ах, вы,сны о войне,о войне после войны,так долго не шли вы,а теперь идете,так неоспоримы,как родимые пятна,по телу живомус кожей выжженная печать.Ах ты,войну по-другому видевшаяи меня сейчасежесекундно видящая,следом за мной идущая,зачем ты входишьв сон этот,мне одному устрашающе свойственный,так, как свойственныостальным язва и головные боли?Ах ты,вечное возвращенье назад,несгибаемо честное,неважнодень ли, ночи ли черный деготь.Ах ты, запретная невозвратность,аистовая трясинадомой зовущая,// из совестей совестливейшая –Ах ты, непроглядная ночь,ах ты, шлюха,мальчишкам и бандитам,ах ты, автомобильчик,не газик, не грузовик,из тех машин,что мы изобретаемво сне.Ах ты, дорога,сквозь черную ночь,с вырубленными огнями,лишь по наитию.Ах ты, ездачерез тот лес,что никому не объехать.Ах ты, непоправимое,что может случитьсяспустя мгновение или два.Ах ты, трос,что, должно быть, натянутза поворотом.Ах ты, выстрел,столь неожиданный,что глазом и не моргнешь.Ах ты, рука моя,пустаяпротив той,в которой оружие.Ах ты, оружие,когда тебе хочется, ты// блюешь свинцом.Ах ты, чувство,в котором и страху-то,что капля водына ведро молока,но все же мутит.Ах ты, великое бессилие,жуком о стеклодо головокруженья,против случая не попрешь.Ах вы, высиженные бессильемвши-мурашки,ползущие по спине.Ах, влажный ужасотчаянья,когда они станут мучить тебя,войну по-другому видевшую,как они смеют тебя –нездешнююздешние…Ах, беспартийные стоеросовые дубы,для вас единыпропасти страстии преступления…Ах вы,сны о войне,о войне после войны,у вас свой заграничный паспортдля путешествий во мне,и мои пограничникине имеют вас прав задержать,// есть чья-то виза в том паспорте.И кто посчитается с тем,что моей визытам нети не будет.

Зов севера

Как так –не стремиться на Север?Кто бы к чему ни призывал,но может ли дитяне стремиться к речи,может ли цветок не бытьцветостремительным?Ведь там в мерзлотележат мои мамонты,ведь там мои штурманымерзли и замерзали.Север это вам не ремесло,не экскурсия,для меня он как для компаса –краеугольный камень.Как и северное сияние,доверие не разрубишьна частии с любви не получишь сдачиили размена,один-единственный разбудешь оставаться безучастенк зову ближнего –// по смерти.Избыток жидкости вымерзает –даже слезы,наши жилы здесьскручиваютсяперекрестно,парсеки космоса съеживаютсяи облезают,чтобы дошло, наконец,как это все-таки меж людейчестно.

Густая краска

Я топаю в самой гущепо магазину,по рынку,в кино на поганый фильм –мне нужно густую краску.К черту прозрачную акварель.Мне нужно краскугрязную,глинистую –писать тяжелого человека.О которого пачкаютсяглаза и мысли.Который самв помоях из чаши жизникрепко увязи липнет к нашим подошвам.Но глаза видят,мысли бегут,планета вращается,и нашей походкепока еще присуща легкость косули.Потому-то нельзя мнетяжелого человека писатьлегкой краской –господи, так ведь недолгозажилитьцентнер-другой.И вот я топаюза плотной краской –писать тяжелого человека,его значительность,его беспомощность,нашу нежностьи нашу силу.

1 2 3 4 5