Экспедиция инженера Ларина
Шрифт:
— Я охотно принимаю извинения, капитан, — от души засмеялся Ларин. Он любил прямодушных людей. — Но вам теперь придётся занять очередь. Мы загружены заказами по горло, — и он перечислил названия траулеров, которые решили собирать «урожаи» с помощью «трактора» Ларина.
Щербань, кончив читать фельетон, в котором рассказывалось о похождениях какого-то афериста, тряхнул чубом и не то шутя, не то с оттенком зависти сказал:
— Вот этот дела обделывал! Сотнями тысяч ворочал!
Новиков сердито посмотрел на него:
— Нашёл кем восхищаться. Жуликом!
— Не жуликом, а талантом. Чтобы вести такую игру, голова нужна на плечах, а не чугунный котёл.
— Чёрт знает, что плетёшь! Ты бы вот очерк о коммунистической бригаде прочитал.
Щербань взял со стола сигаретку, закурил.
— Читал. Шуму много. Надо не шуметь, а работать. Кто про меня скажет, что я плохо работаю? Никто. Разговорами коммунизм не построишь. Что я пью или в картишки иногда перекидываюсь, — так это моё личное дело.
— Не согласен, — отрезал Новиков.
Характеры меняются по-разному. Одни постепенно, другие — как-то сразу, после первого же большого жизненного испытания. Для Новикова таким испытанием явились смерть матери, товарищеский суд. Новиков много думал и много читал в последнее время.
— Слушай, Коля, ты читал когда-нибудь Толстого? — спросил он.
— В школе читал.
— Я тебе одно место из «Воскресения» прочту.
— Давай, давай, просвещай, — пренебрежительно усмехнулся Щербань.
— «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека, — читал Новиков. — Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благом и других людей, и другой — животный человек, ищущий благо только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира».
Новиков отложил книгу.
— Неужели и во мне, в советском человеке, есть это животное? Раньше я не задумывался над вопросами, для чего я живу, правильно ли живу и как надо жить. А теперь мне ясно, что нельзя жить так, как я жил раньше. Нельзя жить и так, как живёшь ты, Коля.
— Здорово ты перековался, — усмехнулся Щербань. — Ну, чёрт с тобой! Давай лучше выпьем, — предложил он, разливая в гранёные стаканы водку.
— Ты же на собрании дал слово не пить.
— Так то на собрании, — усмехнулся Щербань. — Петухом запоёшь, когда прижмут. Подсаживайся, тяпнем на прощанье.
— Почему — на прощанье?
— Перехожу на «Сокол». Завтра отшвартуюсь. Там второй механик заболел. А мне это на руку, — опять усмехнулся Щербань. — Заработки у них хорошие. Камбала прёт…
— Бежишь, значит? — возмущённо посмотрел на него Новиков.
— Умников больно много развелось. А я сам умный, что мне! — Щербань придвинул стакан Новикову. — Ну, поехали, чтоб старая дружба не ржавела.
— Пить я не буду, — твёрдо сказал Новиков.
— А в картишки? Отыграешься, может? — ехидно спросил Щербань и залпом выпил водку.
Новиков с ненавистью взглянул на бывшего своего товарища и вышел из каюты.
…Саша Поленова на «Урагане» ходила в спортивных брюках и куртке. Так было удобно. Правда, иногда у неё появлялось желание показаться в кают-компании пусть даже не в нарядном, а в простом женском платье, но сделать этого она не могла, потому что чемодан с вещами утонул, когда катер «Резвый» терпел бедствие. И поэтому не приходилось удивляться, что она всю свою первую зарплату оставила в магазинах Колпакова.
Шестого ноября на торжественное собрание Саша пришла в новом узком платье вишнёвого цвета и лакированных туфлях. Вася Соболев даже руками развёл:
— Ты второй раз убиваешь меня.
— Тебе нравится? — рассеянно спросила она, выискивая глазами кого-то, и, увидев Ларина, быстро сказала: — Проводи меня, пожалуйста, туда.
Соболев тихонько свистнул от удивления:
— Тоже — «пришёл, увидел, победил»? Который по счёту?
Саша покачала головой: нет, это не то. И Соболев впервые взглянул на Ларина не как на своего учителя и инженера, а как на человека, которого она предпочла другим. «Да, Василий Михайлович хоть куда», — одобрил Соболев выбор Саши. Он подвёл её к Ларину и напыщенно произнёс:
— Разрешите представить вам молодую ультрасимпатичную особу.
Ларин, поднявшись, шутливо отвесил поклон и заразительно засмеялся.
— Садитесь, Александра Николаевна, — предложил он, указывая место возле себя.
— Но первый танец мой, — сказал Соболев. — Предупреждаю об этом во избежание международных скандалов.
— Э, нет, юноша, — вмешался Усков. — На кораблях первый танец всегда принадлежит капитану. — Вы не возражаете, Александра Николаевна?
— С удовольствием, Иван Константинович, — тотчас же согласилась Саша, бросив быстрый взгляд на Ларина.
— Ах ты, мать честная! — вздохнул Соболев. — Тогда я — второй.
— После начальника экспедиции, тёзка, — засмеялся Ларин.
— Этак до меня очередь не дойдёт, — воскликнул Соболев. — Там второй помощник, третий, стармех — и пойдёт по лестнице вниз… Не согласен! Так и быть, уступаю первые два танца, а за третий буду драться…
Председатель судкома, пожилой инженер-электрик, постучал карандашом и открыл торжественное собрание; президиум занял место за столом, и слово предоставили Ларину.
— Сейчас, — начал он, — девять часов сорок пять минут. — Все взглянули на стенные часы: никто ещё не начинал доклада с точного определения времени. — В тысяча девятьсот семнадцатом году, — продолжал Ларин, — в девять часов сорок пять минут прогремел залп «Авроры» и началась новая эра в истории человечества…
Соболев подумал: почему бы всегда и всюду в этот день в девять сорок пять не дать по радио позывные и не начать вечер, как сегодня, именно в минуту, когда «Аврора» дала залп по Зимнему дворцу? Это же историческая минута, и она должна отмечаться торжественнее, чем двенадцать часов в канун Нового года.