Экспедиция в Лунные Горы

Ходдер Марк

— Глупости! Я просто спросил, почему ты решила жить как бедуинка, хотя принадлежишь семейству Уордор, одному из самых богатых в Британии?

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты могла бы иметь общество у твоих ног, могла бы наслаждаться комфортом и всеми благами аристократического образа жизни. Ты не Джейн Дигби, Изабель. Она бросила Англию после ряда скандальных поступков — она уже не могла оставаться в ней. У тебя все не так. Тогда почему ты выбрала трудности и опасности жизни кочевника?

— Лицемер!

— Что?

— Сколько раз ты негодовал против

ограничений и запретов Общества, которое сейчас одобряешь? Сколько раз за обеденным столом ты намеренно провоцировал возмущение и бросал вызов приличиям своими скандальными рассказами? Сколько раз ты называл себя чужаком, человеком, стоящим вне Общества, благородным дикарем в цивилизованной одежде. Именно этим ты прославился, и, тем не менее, осуждаешь мисс Дигби! На самом деле! Тебя называют Головорез Дик. Я назову тебя Позёр Дик!

— Ох, перестань, и лучше скажи, почему ты выбрала такой экстраординарный способ жизни?

— Потому что я женщина.

— Без сомнения. А ответ?

— Он и есть: я согласилась выйти за тебя замуж не потому, что любила тебя, но потому, что видела в тебе решение своих проблем, а во мне — твоих.

— Моих?

— Во время нашей первой встречи ты не знал, чем заняться, плыл по течению. Я смогла дать тебе чувство сопричастности.

Дыхание ветра коснулось их лиц, унесло запах гвоздики и заменило его вонью гниющей рыбы. Бёртон сморщился, затянулся сигарой и посмотрел на приближающийся остров.

— В тебе, — продолжала Изабель, — я надеялась найти освобождение от душных корсетов, стискивающих английских аристократок. Я говорю метафорически, конечно. — Она искоса посмотрела на него. — Ну, не совсем метафорически.

Бёртон дико оскалился и опять посмотрел на нее.

— Вот что я имела в виду, — продолжала Изабель. — Мне нужно то, что Империя не желает дать женщине.

— Ты имеешь в виду свободу?

— И равенство. Я не собираюсь всю жизнь ходить застегнутой на все пуговицы и сидеть с вязанием в гостиной. Почему я должна вести себя так, как мне диктует общество, в котором у меня нет ни права голоса, ни представителей?

— Не думаю, что это все есть у бедуинок, — пробормотал Бёртон.

— Верно. Но, по меньшей мере, они не утверждают, что у них это есть. Но я не бедуинка. И арабы не знают, что делать со мной. Для них я диковинка, иностранка, и они не могут ни понять, ни осудить меня. Я нашла нишу, в которой подчиняюсь только тем правилам, которые установила сама.

— И ты счастлива?

— Да.

— В таком случае — поверь мне, Изабель — я не осуждаю тебя. Вскоре после нашей первой встречи я обнаружил в тебе храбрость и находчивость, и всегда восхищался ими. А твой дух независимости могу только приветствовать. И, кстати, хотя ты действительно права — в то время я был неуверен сам в себе — сейчас все иначе. Я — королевский агент, у меня есть цель. Больше я не чувствую себя чужим.

Она поискала его глаза.

— Но в твоей жизни все еще нет места для жены.

Он еще раз затянулся, с недовольством посмотрел на сигару и выбросил ее за борт корабля.

— Я боялся, что моя новая

роль будет опасной для любого, слишком близко связанного со мной, поэтому и расторг нашу помолвку. Сейчас я уверен, что не ошибся.

— Очень хорошо, — сказала она. — Принято. Но если я не могу поддержать тебя как Изабель, жена, то, безусловно, могу поддержать тебя как аль-Манат, воин.

— Я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь произошло, Изабель. Ты уже помогла мне, проводив через пустыню в Аден, но было никакой необходимости Дочерям аль-Манат плыть со мной в Занзибар.

— Нет, не в Занзибар. Мы пойдем с тобой в Лунные Горы.

Бёртон тряхнул головой.

— Нет, не пойдете.

— Неужели ты все еще думаешь, что, как муж, можешь командовать мной? Тогда, извини, что лишаю тебя иллюзий. Во-первых, ты мне не муж, а, во-вторых, я не подчиняюсь никому. Я решила вести своих женщин рядом с твоей экспедицией, и как ты остановишь меня?

— Никак.

— Тогда наш разговор закончен.

Изабель бросила свою сигарету на палубу, растерла ее сапогом и ушла.

Элфинстон проскользнул мимо остроконечных коралловых рифов и направился к белому арабскому городу, над которым господствовал плоский квадратный форт, поднимавшийся вверх среди кустов гвоздики, кокосовых деревьев и высоких пышных пальм. Солнце высоко стояло в лазурном небе, но светило мягко и спокойно — быть может, из-за высокой влажности — и придавало городу исключительную красоту. Однако спустя двадцать минут, когда пароход проплыл мимо сторожевого корабля и скользнул в гавань с зеркально-гладкой водой, иллюзия рассеялась. Вонь гниющих моллюсков и копры забила все другие запахи, а идиллический ландшафт изменился до неузнаваемости. Вдоль берега тянулась толстая полоса отбросов, в том числе, три раздутых человеческий трупа, на которых пировала стая дворняг; полуразрушенные здания нуждались в срочной починке.

Вокруг прибывшего шлюпа немедленно сгрудились маленькие рыбачьи суденышки, люди на них выкрикивали приветствия и задавали вопросы, требовали подарки и бакшиш, и предлагали рыбу, табак и спиртное по заоблачным ценам. 

Там можно было видеть людей множества рас; люди с самой черной кожей носили широкополые соломенные шляпы, их более светлые товарищи щеголяли в арабских фесках. Все носили многоцветную хлопковую одежду, обычную для Африки.

Бёртон рассеянно глядел на знакомую картину. «Больше я не чувствую себя чужим».

Он обдумывал собственные слова. Пока моряки бегали по палубе, готовясь к швартовке корабля, ему пришло в голову, что не он изменился, подстраиваясь под британское общество — нет, скорее британское общество очень быстро изменилось, и, поскольку никто ничего не планировал и не предвидел, оно стало исключительно изменчивым, и, хотя такое шаткое состояние заставляло большинство людей чувствовать себя неуверенно, он сам, по непонятной причине, наслаждался им. 

Он потянулся, повернулся и подошел к Суинбёрну, Траунсу и Кришнамёрти.