Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
Собравшие белуджи закричали от изумления, когда оружие их вождя, крутясь, взлетело в воздух и приземлилась у края арены.
Дарвас стоял как пораженный громом.
— Защищаясь, саблю необходимо держать у тела, — сказал Бёртон, как если бы читал лекцию. — Иначе, как видишь, ее легко отбить назад, и она может ранить не хуже атакующего клинка. Кроме того необходимо расслабить мышцы плечей, рук и запястья — ни в коем случае не используй их для защиты! — и вложить полную силу в контратаку.
Лицо Дарваса почернело.
— Да ты издеваешься надо мной, собака!
Бёртон покачал головой. — Я не хочу сражаться с тобой,
— Ричард! — крикнул Суинбёрн.
Что-то ударило Бёртона сзади в голову. Мир закружился вокруг него и исчез.
В голове бушевал пожар, колол в веки, рвал огненными когтями кожу. Он попробовал шевельнутся и обнаружил, что не в состоянии. Его пожирала жажда.
Он заставил себя открыть глаза и прищурился на безжалостное солнце. Повернув голову, он обнаружил, что лежит на спине — руки вытянуты, запястья и лодыжки привязаны к деревянным колам, вбитым глубоко в землю.
Вокруг поднимались дюны.
Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, но сумел только прохрипеть.
Песчинки, гонимые горячим медленным ветром, ударяли в лицо.
Он испытывал странное чувство deja vu [17] .
Я сплю?
В поле зрения появился Джамадар Дарвас.
— Тебе удобно? — спросил он. — Быть может, чуть-чуть болит голова? Мой мулла — помощник — ударил тебя дубинкой. — Бандит хихикнул. — Клянусь аллахом, он знает, что я ненавижу, когда меня побеждают. Ты великолепный воин, Абдулла! Быть может, люди не врут о твоей расе, и англичане действительно непобедимы в сражении. Хвала аллаху, что в земле моего народа нет ничего, что привлекло бы ваши алчные взгляды! — Дарвас раскинул свои руки так широко, как если бы хотел обнять пустыню. И зло усмехнулся. — Посмотрим, — сказал он, — что эта земля присудит тебе, британец.
17
Уже видел, (фр.).
Он повернулся, взобрался на верхушку дюны, спустился по другому склону песчаного холма и исчез из виду.
Бёртон почувствовал, как его плоть трескается.
До заката еще далеко, и минимум три часа солнце будет светить так же сильно. Даже если он вынесет это, потом ему придется терпеть свирепый ночной холод.
Он подвигал языком во рту. Как будто передвинул камень.
Заклинание небытия.
Он вдохнул горящий воздух и осознал, что на какое-то время терял сознание.
Думай, думай, сосредоточься. Очевидно, Джон Спик и граф Цеппелин останавливались здесь и предупредили бандитов. Очевидно, бандиты должны были разыскать разбитый винтокорабль и перебить всех выживших. Но как далеко ушла их экспедиция? Возможно они уже в Адене?
Думай, продолжай думать!
Мысли ускользнули, он провалился в беспамятство.
Пробуждение.
Где?
Он силился что-то выговорить, позвать на помощь, но самое легкое движение рта тысячекратно усилило боль. Невыносимо яркие вспышки боли ослепляют его.
Он упал посреди ада.
Пламя.
Пламя в каменной чаше, свисавшей на цепях с потолка настолько высокого, что
Человек шагает вперед.
Он — брамин Каудинья, и он женился на дочке царя. Этот брак символизирует окончание войны между людьми и расой ящериц. Он уже год живет среди нагов, и сейчас стоит перед верховным жрецом, К'к'тиимой.
Тонкий голубой дым горящих благовоний извивается вокруг ног человека. Зрители пристально глядят на него. По меньшей мере, тысяча ящериц находится в храме, и еще много миллионов присутствуют ментально, но не физически.
Человек почтительно кланяется жрецу.
— Не мне, мягкокожий, — шипит К'к'тиима. — Объединителю. — Трехпалой рукой он указывает направо.
Каудинья поворачивается к огромному черному алмазу, лежащему на золотом пьедестале.
Один из трех Глаз нага.
Каудинья опять кланяется.
— Пусть жена подойдет к тебе, — говорит К'к'тиима.
Человек поворачивается и глядит на свою супругу.
— Иди сюда и говори со мной, дабы все могли узнать меня, — произносит он слова древнего ритуала.
Она подходит к нему. Как и все представители ее расы, она наполовину ниже его; кожа разделена на черные, желтые и зеленые полоски; короткие толстые руки и ноги; голова — самая странная с точки зрения человека — иногда она кажется одной из семи голов, иногда одной из пяти, и только изредка единственной. На ней невероятной ценности украшения и кольчужная туника.
— Муж мой, — говорит она, — я желаю говорить.
Многоголовый верховный жрец приказывает вывести вперед пленника. К пьедесталу подводят человека, и К'к'тиима поворачивается к Каудинье.
— О Каудинья, ты прибыл к нам, как посланник. Ты пришел посредником, дабы заключить мир между расой мягкокожих и расой нагов. Ты жил среди нас как один из нас, и был мужем Кума К'ссс'амайа.
Он поворачивается к нагини.
— О, моя Кума, удовлетворена ли ты поведением твоего супруга?
— Да, — отвечает она. — Наши мудрецы перекинули мост через пропасть, разделяющую наши расы, и этот человек подарил мне дитя. Он заботливый и внимательный отец. Он уважает наши законы и традиции. Он многому научился и ничего не осуждает. Он приносит мир.
Толпа разражается одобрительным шипением.
Каудинья глядит на верховного жреца. Становится четко видна только одна голова. Желтые глаза мигают, мембраны скользят в стороны: знак удовлетворения. Голова расплывается. Появляются семь голов. Потом пять. Опять одна. Опять семь.
— Принести жертву Объединителю, — приказывает К'к'тиима.
Клинок перерезает горло пленнику, и кровь хлещет на грани гигантского алмаза. Пленник содрогается в конвульсиях и умирает, его утаскивают из зала.
— О Каудинья, знай, что жертва необходима, но его сущность, то, что давало ему жизнь, будет вечно жить в Глазу.
Жрец делает несколько ритуальных жестов, почти танцует, и громко провозглашает:
— Много есмь один. Мысли каждого — одна мысль. Цели каждого — одна цель. Слова одного — слова всех. Дни, которые никогда не были, и дни, которые придут, — вечное сейчас.
Он подходит к камню, наклоняется над ним, и одним из своих длинных раздвоенных языков лижет кровь с его поверхности. Потом окунает тот же язык в чашу, содержащую пыль черного алмаза.