Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
— Понятия не имею. Несколько дней назад я дунул в нос, и вот теперь так всегда!
Поэт поднял кувшин и как следует приложился.
— Очень хорошо, — сказал он и с некоторым трудом поднялся на ноги. Какое-то время он стоял, качаясь, потом расстегнул пояс, спустил штаны и показал человеку из Скотланд-Ярда белые бледные ягодицы, в свете лампы сверкнувшие, как полная луна. И они оказались полосатыми, как зебра.
— Боже правый! — выдохнул Траунс.
— Три дня назад, — небрежно сказал Суинбёрн, — мой мул заупрямился, пересекая болото. Саид как следует стегнул его бакуром, но именно тогда, когда плетка
— Уух! Болит?
— Восхитительно!
— Ты, — сказал Траунс, протягивая руку к помбе, — очень странный молодой человек, Алджернон.
— Спасибо.
Спустя несколько минут тишину разорвал громкий гулкий рокот, прокатившийся по всей деревне.
— Слон, — прошептал Траунс.
— Слава богу, — ответил Суинбёрн. — А то я подумал, что это ты.
Траунс ответил храпом, с успехом бросив вызов толстокожему.
Суинбёрн опять лег и посмотрел на небо. Протянув руку в карман, он вынул оттуда стрелу Аполлона с золотым наконечником, которую носил с собой со дня смерти Томаса Бендиша, и направил ее на звезды.
— Я иду к тебе, граф Цеппелин, — прошептал он.
Спустя полчаса он вскарабкался на ноги и потянулся. Потом взглянул вниз, на спящего приятеля, и решил оставить его под деревом. С Пружинкой ничего не случится. Даже самый храбрый хищник, отважившийся войти в деревню, испугается такого вулканического грохота. Кроме того человек из Ярда и так скоро проснется, когда начнется ночной дождь.
— Герберт, — пробормотал Суинбёрн. — Пойду-ка я и почешу язык со старой консервной банкой.
Он, пошатываясь, пошел прочь, остановился, когда штаны сползли на ледышки, поднял их, застегнул пояс и направился к палатке философа.
Он откинул клапан и вошел внутрь.
— Эй, Герберт, я не хочу спать даже на чуть-чуть. Давай...
Он покачнулся и замолчал. Заводной философ совершенно неподвижно сидел за самодельным столом. Одетый во множество одежд, он выглядел как куль со стиркой.
— Герберт?
Никакого ответа.
Суинбёрн подошел к другу, положил ему руку на плечо и толкнул.
Спенсер не шевельнулся.
Завод кончился.
Поэт вздохнул и повернулся, собираясь уйти, но тут его внимание привлекла книга на столе. Собственно большой блокнот, на переплете которого было написано: Начала Философии.
Внезапно Суинберну захотелось узнать, как далеко продвинулся Герберт. Он взял книгу, открыл ее на первой странице и прочитал:
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Поэт нахмурился и перелистнул несколько страниц.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Он стал перелистывать страницы, пока не добрался до последней, на которой было написано:
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
— Клянусь перьями шляпы тетки Агаты! — воскликнул он.
На следующий день Уильям Траунс пожаловался на головную боль, Манеш Кришнамёрти свалился с малярией и в Угоги прибыл гонец. Последний пробежал весь путь от Мзизимы с посланием для Изабель от тех Дочерей аль-Манат, которые остались около быстро растущего прусского поселения. Его первые слова к ней на суахили, переведенные Бёртоном, были:
— Ты должен хорошо заплатить мне, потому что я бежал быстро и очень-очень долго.
Бёртон уверил его, что он получит достойную награду.
Человек закрыл глаза и монотонным голосом пересказал сообщение. Он говорил по-арабски, хотя, очевидно не знал языка и просто повторял, как попугай, то, что ему сказали.
— О, аль-Манат, мир, милосердие и благословение Аллаха на тебя, на тех, кто идет за тобой, и на тех, кто путешествует с тобой. Может быть, он дарует безопасность, скорость и удачу этому гонцу, который, к сожалению, может принести тебе только плохие новости, ибо слишком много пруссаков продолжает прибывать в Мзизиму, и они стали настолько сильны, что без твоего мудрого совета мы не в состоянии с ними сражаться. Возможно, около тысячи из них ушло из лагеря и отправилось на запад. Хотя нас намного меньше, мы идем вслед за ними и, как ты учила нас, время от времени нападаем на них. Быть может, аллах защитит нас и даст нам силу выдержать.
Бёртон приказал Саиду дать гонцу доти богато украшенной одежды, ящик бус сами-сами и три мотка медной проволоки. Гонец, обрадованный до невозможности, присоединился к жителям деревни, чтобы отдохнуть, выпить пиво, обменяться новостями и похвастаться новоприобретенным богатством.
— Похоже на целую армию, — сказала Изабель Бёртону. — Что хочет Бисмарк, посылая в Африку столько войск?
— Пальмерстон считает, что он собирается создать Германскую Империю, и для этого ему нужны огромные природные богатства — и люди — всей Африки.
— Неужели пруссаки собираются объявить эти земли своими?
— Очень похоже.
— Мы должны остановить их.
— Не вижу как. Кроме того мы здесь не для этого.
— Но это похоже на вызов, брошенный Британской Империи, да, Ричард? Разве наш долг не требует сделать хоть что-нибудь?
— Что ты предлагаешь?
— Сражаться!
Бёртон недоверчиво развел руки.
— Посмотри на нас, Изабель! Кто мы? Одетая в лохмотья экспедиция! Даже то, что на нас — наполовину сгнило. Мы превратились в самые настоящие скелеты! Мы истощены и больны.