Эксперимент
Шрифт:
– Можешь продолжать гордиться дальше! – сообщил он. – Не буду вам мешать, юная леди!
Вампир скрылся на кухне. Лилит молча вытирала слезы. «Я похожа на разлагающийся труп, а ему все равно. Не упустит возможности лишний раз поиздеваться надо мной. Ну подожди, заживут руки, я тебе устрою!», Лилит про себя угрожала вампиру, но проходящий мимо Левиафан сбил ее с мысли. Он направлялся на выход.
– Куда? – крикнула она, сама не ожидая такого от себя.
– Это ты мне? – удивился он, остановившись около двери.
– А тут еще кто-то есть кроме тебя? – огрызнулась Лилит, не сводя с него глаз.
– Значит все-таки мне! – улыбнулся Левиафан. – Мне поесть бы надо!
– Нет, не надо!
– То есть как это не надо? – опешивши, поинтересовался довольный вампир, отворачиваясь от двери.
– А я тут одна останусь? Вдруг мне понадобится помощь? – настойчивым тоном ответила Лилит, подразумевая и намекая ему, что он никуда не пойдет.
– Ну, сегодня утром тебе не нужна была моя помощь! – зловещим голосом бубнил Левиафан.
– Если ты сейчас уйдешь,
– Да? А если я на ней уеду? Тогда что?
– Тогда ты меня больше никогда не увидишь! – ответила она, пошатываясь встала с дивана, и посмотрела на вампира исподлобья.
Он усмехнулся, но от двери все-таки отошел.
– Это очень веская причина! Очень страшная…Пожалуй я останусь! – с серьезным выражением лица ответил Левиафан, подошел к дивану и плюхнулся.
– Я слушаю тебе, милая? Я могу так тебя называть? Наверное, могу, судя по твоему лицу! Чем тебе помочь? Только себя я калечить и убивать не буду, даже если тебе этого очень захочется! – с гадкой ухмылкой щебетал Левиафан.
–Я всего лишь хочу есть! – Лилит пропустила колкости мимо ушей.
– Есть? Какая не задача! Я вот тоже хочу есть, но это никого не волнует. Чего же желает моя мумия? Фуагра по-французски? – не переставая, язвил Левиафан.
– Смерти твоей! – брякнула Лилит, – иди, куда шел!
Левиафан вскочил и подлетел к ней, схватив за лицо и пристально вглядываясь в глаза. Она тихо положила пальцы на его запястья и тоже уставилась. Молчаливая игра продолжалась в течение трех минут, пока, наконец, Левиафан не заговорил.
– Чего ты хочешь, милая? – спросил он совершенно обычным голосом, словно ничего до этого не произошло.
– Чего-нибудь поесть… – ответила Лилит в таком же духе и даже попыталась улыбнуться.
– Сейчас, посиди тут, отдохни. – Левиафан пошел было на кухню, но услышал «нет».
– Я с тобой пойду… – прошептала Лилит.
Через десять минут они весело болтали обо всем, что приходило в голову, абсолютно забыв о вчерашнем инциденте. Даже маячащие перед глазами ожоги не могли сорвать превосходную игру в «я забыла». Просто никто не хотел вспоминать, так как обе головы были заняты другими мыслями.
Лилит думала о том, как насолить Левиафану, мило улыбаясь ему при разговоре. Но вампир уже понял, что против него собирается жестокий, возможно очень жестокий, заговор, и что, скорее всего ему не поздоровится. Но его это не беспокоило – не в первой. Он был морально готов к ее ответу. И так же, как и она, одаривал ее улыбками и приятными словами.
– Лилит, какую из стихий ты боишься? Огня, судя по-вчерашнему, нет. Вода – вроде плавать научилась. Так что же тогда остается? – неожиданно спросил Левиафан, переворачивая котлеты.
Лилит бросила на него странный взгляд и замерла. От такого вопроса у нее снова загорелись руки, доставляя нестерпимые мучения.
– Ты подбираешь новое место, куда бы я снова сдуру сунулась? – тихо спросила она.
В тот момент Лилит осознала, что Левиафан разорвал доверительную ниточку между ними. Забавно, что ниточка порвалась не тогда, в Париже, как думал вампир, а именно у этого сарая. Лилит, больше всего боящаяся боли, восприняла этот поступок именно как предательство, потому что он знал о ее боязни, но все равно подверг такому испытанию. Он также знал о ее отношении к собственной красоте и все равно заставил смотреть на обгоревшие руки. Огонь так быстро забрал нежность и тепло этих рук, за считанные минуты. И пока пламя обжигало кожу, он стоял и смотрел, смотрел, пока она спасает пустоту. Это ли не предательство? Лилит больше ему не верила, и любой его вопрос, касательно ее эмоций и переживаний, становился новым планом для причинения ей боли.
– Нет. Мне просто интересно, насколько у тебя слова расходятся с делом. – С загадочным лицом ответил Левиафан.
Он, словно чувствительный датчик, снимал с девушки все ее чувства и эмоции. Он чувствовал этот легкий дымок разочарования, и источником этого дыма стал именно он.
– О чем ты говоришь? – не поняла Лилит такого утверждения.
– Когда-то, ты сказала, что боишься боли больше, чем самой смерти. Но ты делаешь все возможное, чтобы получить новый заряд той ненавистной боли. Ты не думала об этом, судя по твоему удивленному лицу, а я вот думал, и не раз, и никак не могу прийти к общему знаменателю, что творится внутри тебя.
– Что творится? Ну, кроме того, что я тебе больше не верю, ничего особенного, все как обычно. – Усмехнулась Лилит, пытаясь вытащить сигарету из пачки.
Левиафан улыбнулся, подошел к столу и выпотрошил всю пачку на стол.
– Ну, знаешь ли, милая, это у нас с тобой взаимно. Моя вера к тебе утрачена еще где-то в декабре. Похоже, что я сохранил доверие к себе на полгода дольше, чем к тебе. А значит все еще не так плохо. Лилит, уже с конца ноября я открываю глаза и обдумываю весь день, пытаясь предугадать, что ты выкинешь сегодня. Я всегда знал, что именно в этот день что-то случится, но что конкретно, ни разу не угадал. Ты хорошенько потрепала мне нервы за все это время, я такого натерпелся, что терпел разве только на войне…
– Ты был на войне?! – удивленно посмотрела на него Лилит, перебив его поток мыслей.
– И не на одной…а, что? – смущенно поинтересовался вампир.
– Зачем? Зачем тебе воевать, если тебе все кругом безразлично? Или тебе захотелось посмотреть, как умирают люди и посмеяться над этим?
Левиафан взглянул на нее хищным взглядом исподлобья и перестал улыбаться. Он нахмурил брови и поджал губы, грозно вздохнув. Лилит стало не по себе от такого пронзительного взгляда.
– Лилит! – мрачно произнес он ее имя и замолчал на пару секунд. – Война – это не то место, куда стоит прийти, чтобы посмеяться, даже для такого циника, как я. Там умирают еще не начавшие жить люди…и умирают они, потому что им сказали это делать. Я еще ничего ужаснее войны не видел. Я видел, как друзья теряют друг друга. Тогда я просто пытался встать на их место, чтобы понять, что они чувствуют, но благодаря тебе я вполне это прочувствовал, даже без войны. Я видел, как матери разрывают себя на части, узнав о том, что сын лежит в гробу, собранный по кускам с горем пополам. Девушки от таких известий просто сходили с ума. Тогда, зная, что возлюбленный пошел на поле смерти, и его шансы вернуться ровны шансам не вернуться, они все равно ждали…Сейчас девушки из армии не могут дождаться…Отцы лежали в окопах рядом с собственными сыновьями. А знаешь, ни один нормальный родитель не захочет увидеть смерть своего ребенка, а на войне это было обычным явлением. В чертовом поле боя проявляются истинные чувства, которые невозможно подделать. Если это любовь медсестры и военного, она будет ползти под пулями, наплевав на свою жизнь, но вытащит его из под огня. Если это предатели и трусы, то они никогда не смогут прикинуться доблестными людьми. Если это дружба, то друзья вставали спиной друг к другу, закрывали глаза и отбивались, но не оставляли друг друга, как люди делают это сейчас, почуяв малейшую опасность. На войне люди не знают страха за себя, но боятся больше никогда не увидеть солнце, которое проклинали до этого. Бояться не почувствовать дождь, от которого прятались под крышами. Боятся больше не увидеть лица, которые всегда хотели видеть, но не понимали этого. И несчастная смерть, которую принуждают забирать души падших, ни в чем неповинных мальчишек. Это смешно, Лилит? Это самый страшный ужас, который только может опуститься на землю. И опустись это сейчас, возможно это будет весело, потому что людям требуется срочная перезагрузка сознания и человеческого мышления, и самого менталитета. А тогда люди были похожи на людей, не только человеческим лицом, но и человеческим нутром. И даже у меня сердце разрывалось от того, что я видел. И картины тех воспоминаний четко стоят перед глазами, с прорисованными до предела деталями. И будь мне полторы тысячи лет, я бы ни когда не смог забыть этого ужаса. Сидя в окопах, рассматривая пролетающие над головой пули и другие снаряды, теряя близких, надежду, жизни, люди пытались еще и шутить. И они продолжали верить. Знаешь, где самая большая и непоколебимая вера? На войне. Великая вера, которая словно камень, которому миллиарды лет. Этот камень никогда не даст трещину. Война не позволит жить без веры, те, кто не верил, умирали мгновенно. И речь идет не о боге, а о вере в себя, в друга и в желание жить. И если хоть что-то из этого подводило, человек терялся и, забывшись, получал пулю…или наступал на мину. Это тоже смешно, Лилит? Матери надо отправить тело, а оно разорванно на сотни кусков, разбросано по полю, а она ждет сына и пишет письма…Смешно? Может безразлично? Нет. Не смешно и не безразлично. На войне нет славы, я пришел туда не ради этого, там только смерть, плач и ужас. Я пошел туда научиться ценить собственную жизнь и дружбу, а приобрел еще много чего. Война, как таковая не несет в себе никого смысла, только сплошные потери и мучения. Как мерзко посылать людей на гибель из-за невозможности договорится языками, из-за идиотской и нелепой задумки покорить весь мир, из-за дикого желания отнять кусок земли. Имея все, хочется еще больше, и никто не думает о настоящей надобности этого, есть простое «я хочу», а ты иди и умри из-за этого, и выхода другого нет, как идти и умирать. Ты думаешь, тогда люди хотели умирать? Вряд ли. Те люди и нынешние – они с разных планет, разных временных пространств. Сейчас герой – это тот, кто не боится показать язык за чьей-то спиной, тогда герой – то было нечто другое, заслуживающее уважения и вечной памяти, которую, судя по всему, возможно сохранить, будучи вечно живым, предварительно побыв на этой войне. Молодежь уже не помнит этого, им это не интересно, они не слушают рассказы о войне. Для них очередной праздник, посвященный какой-либо победе – это всего лишь повод напиться и поваляться в клумбах, в то время как ветераны вспоминают и рыдают. И знаешь, вот это, наверное, еще хуже, чем война. Те, кто на ней был, запомнят это навсегда, до самой смерти. Те, кто на ней не был, они и не видят смысла поддерживать воспоминания других. Они даже не считают нужным быть благодарными за то, что они все-таки еще ходят, дышат, пьют и курят, за то, что они вообще родились. Потому что то, что я видел, сколько людей погибло, и какая жуть начиналась после каждой войны, то шансов родиться было очень мало, а уж выжить – вообще ничтожные. Но кому сейчас какое дело до этого? Поэтому вы все и смеетесь над этим, над чем не стоит смеяться. Сейчас все намного проще. Люди не умеют воевать, они изобрели ядерные и водородные бомбы и ни о чем не беспокоятся. Если раньше война могла длиться на протяжении тридцати, ста, трехстах, то сейчас судьба миллионов может решиться одним нажатием кнопки. Оно может и к лучшему, потому что быстро, практически мгновенно…Обидно только, что эта кнопка не разбирает, кто прав, а кто нет, кто чей друг, где искренняя любовь, и где чья мать и чей отец. Она скосит всех, без разбора, включая животных. И помолились бы вы кому-нибудь, чтобы не дай бог, эта кнопка нажалась. Я тебя уверяю, Лилит, смеяться будет не над кем и не кому, и память хранить тоже. Это будет настоящий фурор в истории человечества, после которого, через несколько миллиардов лет будут собираться доказательства того, что когда-то жила цивилизация идиотов, и они так беспечно и легкомысленно игрались судьбами других, что в итоге доигрались. И вот может быть, они посмеются над вами, если будут умнее и более ответственные, чем вы. А смеяться над историей, над еще не забытым прошлым, над войной, не позволительно никому, разве что только ничего непонимающим психам в сумасшедшем доме.