Экстрасенс

Мимо моего дома с запада на восток в низких зелёных берегах течёт светло-серая речка асфальта. За третьим домом она поворачивает на север и через километр впадает в свинцовую ширь трассы, ведущей в Город.

Июль двухтысячного года. Семь часов утра. В воздухе ещё держались остатки ночной прохлады, но день обещал быть жарким – таким же как предыдущие дни, которым уже счёт потерян.

Сосед напротив, Иван Иванович Чебак, выгнал из гаража свой «Москвич» с прицепом чтобы успеть до наступления жары накосить

Чебаки одни из немногих, кто не извели коров, и даже увеличили своё стадо. Встают они рано. Хозяин уже отогнал в стадо четыре коровы, тёлку и двух быков, а вот уже несёт и устраивает в прицепе косу и грабли. Взмахом руки здоровается со мной через дорогу.

Таисия Пантелеевна вышла со двора на тонких ножках: в руке сумка с большой баклажкой воды – Иван Иванович, когда работает, пьёт как конь.

– Всё заперла? – спрашивает Иван Иванович.

Положительный ответ – сигнал к отправлению. Поехали.

Мои соседи через стенку тоже давно встали. Хозяйка, Надежда Васильевна Черемшанова, с дочерью Светланой снуют между домом и летней кухней то со сковородкой, то с накрытыми полотенцами чашками, то с кофейником. Струящийся оттуда воздух пахнет жаренным мясом и сногсшибательно – настоящим, а не растворимым, кофе.

Стараются не для себя – для своего квартиранта. Зовут его Павел Иванович Загогулин. Он не простой человек, без мяса не завтракает и не обедает. И кофе требует варить себе не из водопроводной, а из колодезной воды. Ему надо успеть вкусно поесть: рабочий день у него с восьми, не то что у нас отпускников, совершенно свободных до августовских педагогических совещаний.

Пойду и я завтракать.

Не успели мы с женой допить чай, а уже телефон зовёт:

– Начина-аа-ается! – протянул я с досадой, и пошёл в комнату. – Да, слушаю.

– Скажите пожалуйста, Павел Иванович принимает?

– Да, да, принимает.

– Извините, что побеспокоила. Мне Надежда Васильевна дала ваш телефон. Мы живём далеко. Вдруг он сегодня не работает, а мы приедем. Только бензин пожгём и время потратим.

– Я понимаю. До свидания! – сказал я дружелюбно в трубку, а положив её, со злостью. – «Работает!». И какого чёрта она даёт наш телефон!? Что мы ей: справочное бюро или дети на побегушках?

Между тем против нашего окна незнакомый мужичок привязывал к забору гнедую лошадку и вопросительно смотрел сквозь тюлевые шторы. Я понял, что если не выйду, он запрётся к нам в квартиру. Я поспешил навстречу, и как раз вовремя, мужичок уже открывал калитку:

– Здор'oво, добрый человек, – сказал он, приподняв фуражку. – Электросенс здесь принимает?

– Нет, вам туда, к соседям.

– А? У соседей, значит, принимает? Ну пойдём к соседям. Слышишь, бабка? К соседям надо идтить. Давай слезай, поплетёмся потихоньку.

Мужичок был невысок ростом, лицо коричневое, выдубленое сибирскими морозами, ветрами и солнцем, всё в глубоких морщинах, на правой щеке вокруг уха след от ожога; чёрная рубашка, чтобы не очень бросался в глаза грязный воротничок, пыльные брюки, стоптанные ботинки, купленные ещё при Советской власти, фуражка – и того старее – такие давно не носят. Сразу видно: жёстко его жизнь потёрла.

Он помог слезть с телеги женщине лет шестидесяти, исхудавшей, с обвисшей на шее и руках желтоватой кожей. На ней далеко не новое ситцевое платье в полоску, с короткими рукавами; голова повязана белым платочком, тонкие ноги обуты в галоши. На лице страдание. Она перевалилась, охнув, через грядку телеги, и вцепилась в подставленное мужем плечо.

– Палочку возьмёшь? – спросил он.

– Да что ж я к чужим людям с палкой запруся?

– Ничего, потерпят. Ты делай, как тебе лучше.

– Не… Я уж так.

Она пошла, при каждом шаге охая и сваливаясь на правую сторону, с которой её придерживал муж.

Я поспешил вперёд, открыл и подержал калитку, которая у Черемшановых на лёгкой пружине, чтобы закрывалась, но не хлопала и не разбивалась. К дому ведёт дорожка, выложенная плиткой, справа за забором – садик с ранетками, черёмухой, вишней, малиной и смородиной, дальше, параллельно дому, летняя кухня, через стенку с моей, за летней кухней в дальнем углу стоит «Тойота», на которой приехал экстрасенс.

Во дворе никого не было, поэтому, когда мы подошли к высокому крыльцу, я подставил болящей плечо, она обхватила мою шею, и мы с мужичком подняли её по ступенькам и ввели в широкие светлые сени.

В сенях на диване за столиком сидела Светка – восемнадцатилетняя девица, крашенная под блондинку, с серьгами в ушах, тупая, как пень, хоть и дочь учительницы. Глядя в зеркальце, она подмазывала ресницы. Губы и ногти она успела покрасить до нас.

Перед ней лежала общая тетрадь и шариковая авторучка.

– Вы записаны? – спросила она, не ответив на наши здравствования, и будто не узнавая меня – своего учителя и соседа.

– Не, мы у первый раз, – сказала женщина.

– Что так рано? Нет ещё приёма. Ладно, пойду спрошу Павла Ивановича. – И она пошла в дом, оставив нас стоять. – Он вас примет, – сказала Светка, вернувшись. – Как ваша фамилия?

– Лыкова Евдокия Сергеевна, – сказал мужичок.

Светка записала.

– Приём стоит пятьдесят рублей. Платите.

– Кому?

– Конечно мне, кому ж ещё?

Лыков достал из кармана кошелёк, такой же потёртый как он, и вынул три смятые десятки и, покопавшись и близоруко щурясь, четыре пятирублёвые монеты.

– Проходите. А вы подождите во дворе, – сказала Светка.

Мы вышли.

– Важная секлетарша у электросенса, – сказал мужичок.

Я вовремя заметил у дверей летней кухни Надежду Васильевну и ничего ему не ответил.

А мог бы сказать, что выпускной экзамен по математике важная секретарша провалила, но мы поставили ей даже не тройку, а четвёрку, как дочке коллеги. И в то время, как умники и умницы нашей сельской школы с опухшими головами и страхом в сердце готовятся к вступительным экзаменам в вузы, Светка уже зарабатывает приличные деньги, и плевать ей на институт – надо будет, диплом она купит.