Экстрасенс
Шрифт:
– Что с женой-то? – спросил я, садясь с Лыковым на крылечко.
– Да что… Плохи дела. Прошлым летом захворала. Управились маленько с делами: картошку убрали, сено привезли – повёз её в районную больницу. Дали направление в Город. Поехали после нового года, а мне говорят: ты чего, дед, раньше-то думал – теперь поздно. А на днях рассказали ей про электросенса. «Давай, – говорит, – поедем. Умирать-то страшно. Белый свет ненаглядный. Авось поможет». Да куда там! Хрен в сумку – поможет. Но испыток не убыток. Сосед недавно «Запорожец» разбил, так я у него колёса выпросил, присобачил к телеге, чтоб не трясло, да поехали спозаранку.
– А вы откуда?
– С четвёртого отделения.
– Лыковы… Лыковы… Лет пятнадцать назад был пожар на ферме. О вас в районке писали… Как вы скот спасали…
– Было дело…
Я смотрю на его обожжённую щёку, и вспоминаю Василя Павловича Черемшанова – отца Надежды Васильевны. Он был танкистом, воевал на Курской дуге, и у него щека была обожжена так же, как у Лыкова. Мой отец был с ним очень дружен: Василий Павлович работал в совхозе парторгом, а мой отец заведующим мастерской.
– Работаете? – спросил я Лыкова.
– Работал бы, да негде. Ферму закрыли, скот порезали. Мы все там раньше работали. Бабка-то уже на пенсии, а мне ещё пять месяцев.
– И какая у неё пенсия?
– Да никакая! Пятьсот рублей. И мне не больше светит. Вот так-то. Заработали! Жили, жили – не нажилсь, а прожилсь. Да это ничего. Одному остаться – вот это страшно! Баба как-то лучше к этому приспособлена – одной жить.
– А близких никого нет?
– Дочка была. Хорошенькая такая, беленькая, ласковая. Ниночкой звали. Померла. Белокровие признали. Сильно мучилась. Спрашивала часто: «Папка, почему мне такая доля? Сильно жить хочется». Двадцать лет всего и пожила.
– А что ж я не помню? Нина Лыкова? Нет, не помню.
– Да откуда ж тебе, добрый человек, помнить? Она не здесь, а в нашей восьмилетке училась и помладше тебя была. Она с пятьдесят восьмого года.
– Да, я в то время в институте учился.
– Ну вот и оставила нас с бабкой одних. Только и делаем, что её вспоминаем… А может всё-таки поможет электросенс? Ведь многим помогает. Не знаю, правда или врут, но говорят. Говорят, будто насквозь видит человека. Сразу упрётся взглядом где рак, да так и сверлит его. Сверлит, сверлит, пока весь не высверлит. А потом говорит: «Всё! Вы, мол, здоровы и будете жить до большой старости!». Хорошо, если так. Я б вперёд бабки помер, и не о чём печалиться. Как думаешь? Можно надеяться?
– Надеяться всегда нужно. Бывают очень даже счастливые случаи.
Я, конечно, ни в каких экстрасенсов не верил и крепко подозревал, что Павел Иванович изрядный прохвост, но вслух разоблачать его я считал для себя невозможным. Никто не знает человеческую натуру, и какую роль в ней играют надежда и вера. Зачем же отнимать их у больного человека?
По асфальтовой речке, между тем, приплыл знатный челнок – тёмно-зелёный красавец с четырьмя кольцами на облицовке радиатора.
Затормозил в десяти сантиметрах от ограды Черемшановского двора. Глухой, едва слышный рокоток двигателя смолк, настала тишина. Мы с мужичком уставились на произведение немецкого автопрома, вытянув шеи. Внутри долго возились, наконец дверки распахнулись: из одной вылез важный господин лет пятидесяти, в дорогом сером костюме нараспашку, из другой высокая брюнетка от роду не более тридцати пяти лет, одетая по-городскому, со всякими побрякушками и посверкушками в ушах, на шее и на пальцах.
– Мы приехали из Города, – сообщил важный господин. – Слышали, то что здесь ясновидящий принимает. Хотим узнать, будет ли счастливым наш брак с Ириной Николаевной, ну и так, кое-что по бизнесу.
По их виду Надежда Васильевна сразу определила, что приехавшие – это люди, которые не сидят в очередях, а проходят сразу:
– Да, да, конечно. Проходите пожалуйста.
Мы с Лыковым, чудной силой сметённые с их пути, смотрели, как важная пара поднималась в дом.
– А как же бабка? – спросил растерявшийся Лыков.
Но Евдокия Сергеевна уже стояла на крылечке. Я и мужичок кинулись ей навстречу и повели со двора.
– Ну что? – спросил Лыков, едва мы оказались за калиткой.
– Сказал, чтоб завтра опять приехали: вечером, у пять часов. Говорит: вылечу вас. Поживёте. Сейчас велел десять раз приехать, а осенью – на проверку.
– Ну а как вообще чувствуешь?
– Ой хорошо! Как начал махать надо мной руками, так важно стало. Прямо восторг в горле. И вроде полегчало.
– Ну дай Бог, дай Бог! Поживём с тобой ещё! Я же, бабка, без тебя быстро сковырнусь. Живи уж! Ты ведь…
Он махнул рукой и уселся впереди своей «бабки».
– Ну до свиданья, добрый человек. Храни Бог! – И обутые в резину колёса зашуршали по траве к дороге.
На синих «Жигулях» приехал Лёва – племянник Надежды Васильевны, которого все зовут Лёвчик. Ему двадцать три года, и он на полную катушку пользуется наступившей свободой. Ни единой минуты не работал ещё Лёвчик, а учиться просто не способен, да и зачем – работать ведь не собирается.
– Лёвчик, – кричит из летней кухни Надежда Васильевна, – сгоняй к колодцу за водой.
– Срочно что ли?
– Конечно срочно! Обед буду готовить. Павлу Ивановичу надо только из колодезной воды. В трубах-то ржавая.
– Подожди, успеется!
– Не успеется, а марш сейчас!
– Тёть, на пиво-то хоть дай.
– Воду привезёшь, – дам.
– Ну давай б`yтыли! – Лёвчик ударяет на первом слоге.
Поехал. Скользкий тип. Не работает, а разъезжает на автомобиле, и пьян почти каждый день. Одним пьянство в убыток, а Лёвчику в прибыль.
В прошлом году никакой машины у него не было, да и откуда ей взяться, когда он живёт с матерью – простой школьной техничкой.
Зато есть у него закадычный друг, беззаветный пьяница Серёжа Коробкин. Живёт он в соседнем Степном совхозе – двадцать пять километров от нас. Родители у Серёжи неисправимые трудоголики, и всего у них много, и всё для него: на, Серёжа, тёлочку, на, Серёжа, десять ульев, держи пасеку и живи кум королю, а чтоб на пасеку ездить: вот тебе «Жигули» почти новые.
Но всем удовольствиям жизни предпочитал Серёжа водку. Выпив её в каком нужно количестве, переходил пришибленный Серёжа в новое качество. Так хотелось тогда его душе развернуться, явить широту необыкновенную, бескорыстие неслыханное. Собрался вокруг него тесный круг ушлых товарищей, которые несколько месяцев разгульно жили за счёт Серёжиных родителей, чьи улья и тёлочки в конце концов превратились в пустые бутылочки.