Экстренный случай
Шрифт:
Злые языки утверждали, что Карр не просто осторожен, а бесстыдно подлизывается к начальству. Многие завидовали его быстрому успеху и уверенности в себе. У Карра было круглое детское личико с гладкими румяными щеками, на котором то и дело появлялась заразительная мальчишеская улыбка, очень помогавшая ему при общении с пациентами. Ею-то он меня и одарил.
– Привет, Джон, – Карр закрыл дверь в приемную и уселся за стол. Я едва мог разглядеть его за грудой журналов. Он снял с шеи стетоскоп, свернул его и сунул в карман, после чего воззрился на
Полагаю, это неизбежно. Любой практикующий врач, который смотрит на людей из-за письменного стола, рано или поздно приобретает эту особую повадку и напяливает на лицо вдумчиво-вопросительную маску. Если вы ничем не больны, созерцать эту мину не ахти как приятно.
Вот и Льюис Карр тоже стал таким.
– Ты хочешь разузнать о Карен Рэнделл, – заявил он тоном, больше подходящим для сообщения о важном научном открытии.
– Совершенно верно.
– По каким-то своим причинам.
– Совершенно верно.
– И все, что я скажу, останется между нами.
– Совершенно верно.
– Хорошо, тогда слушай. Меня там не было, но я внимательно следил за развитием событий.
В этом я не сомневался. Льюис Карр внимательно следит за всем, что творится в Мемориалке, и знает больничные сплетни лучше любой сиделки. Он впитывал слухи, даже не замечая этого, как будто вдыхает воздух.
– Девчонку привезли в отделение, экстренной помощи в четыре часа утра. Она уже умирала. Когда пришли санитары с носилками, у нее начался бред. Обильное вагинальное кровотечение, температура – тридцать восемь и девять, сухая кожа, ослабленный тургор, одышка, сердцебиение, пониженное давление. Все время просила пить.
Карр перевел дух.
– Ее осматривал стажер. Он велел взять перекрестную пробу, чтобы приступить к переливанию крови. Вытянули шприц, стали считать гематокрит и белые тельца. Быстро ввели литр пятипроцентного раствора глюкозы. Стажер попытался определить источник кровотечения, но не смог и дал ей окситоцин, чтобы закрыть матку и уменьшить потерю крови, после чего тампонировал влагалище. Узнав от матери девушки, кто она такая, стажер наложил в штаны и в панике позвал интерна, который извлек тампон и ввел Карен хорошую дозу пенициллина на случай возможного заражения. К сожалению, он сделал это, не заглянув в историю болезни и не спросив мать, на что у Карен аллергия.
– А у нее была повышенная чувствительность к пенициллину, – догадался я. – Как у девяти-десяти процентов пациентов.
– Да еще какая повышенная! – подтвердил Карр. – Спустя десять минут после внутримышечной инъекции начались приступы удушья, хотя дыхательные пути были свободны. Тем временем из регистратуры принесли историю болезни, и интерн понял, что он натворил. Тогда он ввел ей в мышцу миллиграмм адреналина. Реакции не последовало, и интерн сделал внутривенные инъекции димедрола, кортизона и эуфиллина. Карен дали кислород, но она посинела, забилась в судорогах и умерла менее чем через двадцать минут.
Я закурил сигарету и подумал, что едва ли мне захочется очутиться на месте этого интерна.
– Вероятно, девица все равно умерла бы, – продолжал Карр. – Разумеется, наверняка мы этого не знаем. Но все говорит за то, что она поступила в больницу, потеряв почти половину крови. А это, как ты знаешь, конец: наступает шок, который обычно бывает необратим. Так что, скорее всего, нам не удалось бы ее спасти. Но это, конечно, ничего не меняет.
– А зачем интерн вообще давал ей пенициллин?
– Такой тут порядок, – ответил Карр. – При определенных симптомах его вводят обязательно. Обычно, если привозят женщину с подозрением на вагинальное кровотечение и в лихорадке, мы делаем ПВ, укладываем больную в постель и вводим ей антибиотик, чтобы предупредить возможную инфекцию, а на другой день выписываем. И отмечаем в истории болезни, что произошел самопроизвольный аборт.
– Так это и есть окончательный диагноз Карен Рэнделл?
Карр кивнул:
– Да, мы всегда так пишем. Это избавляет нас от объяснений с полицией. Сюда то и дело поступают женщины после подпольных абортов или самоабортов. Бывает, девчонки исходят пеной, как перегруженные стиральные машины. Или истекают кровью. Все в истерике и все врут напропалую. Мы их латаем и без лишнего шума отправляем восвояси.
– И никогда не сообщаете в полицию?
– Мы врачи, а не блюстители закона. Таких девчонок здесь не меньше сотни в год. Если обо всех сообщать, мы из судов вылезать не будем. Какое уж тут лечение больных!
– Но ведь закон требует…
– Да, конечно, – поспешно согласился Карр. – Закон требует доносить. Он требует также, чтобы мы сообщали обо всех случаях хулиганства, но если закладывать каждого пьяного драчуна, этому конца и края не будет. Ни одно отделение неотложной помощи не сообщает обо всем, что там случается. Иначе просто невозможно работать.
– Но ведь речь идет об аборте…
– Ну подумай сам, – перебил меня Карр. – Довольно значительный процент этих случаев – самопроизвольные аборты. Разумеется, хватает и всего остального, но относиться к этому как-то по-другому не имеет смысла. Допустим, ты точно знаешь, что над девицей трудился барселонский мясник, и сообщаешь об этом в полицию. На другой день приходит сыщик, и девчонка говорит, что аборт был самопроизвольный. Или что она сама ковырялась в себе. В любом случае правду она не скажет, и легавые начнут злиться. Прежде всего – на тебя, потому что это ты их вызвал.
– И что, такое случается?
– Конечно. Я дважды видел это воочию. Когда девчонки поступали к нам, они сходили с ума от страха и были убеждены, что умирают. Хотели рассчитаться с поганцами и требовали вызвать полицию. Но наутро, после профессионального ПВ, осознав, что все беды позади, уже не хотели связываться с легавыми. Те приходят, а девицы начинают валять дурака и делать вид, будто произошло недоразумение.
– И ты считаешь, что покрывать подпольных повитух – это нормально?