Эквиполь инженера Шилина
Шрифт:
А однажды, в 1938 году, генеральный прокурор А.Я. Вышинский лично приглашал его поучаствовать в психиатрической экспертизе одного особо изощрённого вредителя.
В лагерь он попал уже в начале Великой Отечественной войны. Но это был не совсем лагерь, а НИИ за колючей проволокой. Кого здесь только не было! Оптики, акустики, радиофизики, даже люди таких экзотических специальностей, как ядерная физика. Между собою они не общались, каждый занимался своим делом, – секретность была абсолютная. Тем более никто не знал, чем занимается Гроховецкий: его работу курировал лично Л.П. Берия, а условия жизни учёного были просто сказочные. В их шарашке бродила «утка», будто Лавр Фёдорович на работе спит, потом записывает свои сновидения,
Враньё, конечно, но чем они с Берией на самом деле занимались, Гроховецкий так никогда никому и не сказал.
С начала 1950-х он читал в МГУ курс логики, а когда после разоблачения врага народа Берии логику вычеркнули из списка университетских дисциплин, уехал работать в Новосибирск. Оставаться в Москве было невозможно: коллеги относились к нему чуть ли не как к пособнику кровавого палача.
В Москву он вернулся в 1957-м, и занимался очень широким кругом тем. В 1979-м его избрали членом Академии наук по отделению физики. Но постепенно его авторитет, в какое-то время просто громадный, начал падать. Стали поговаривать, что старик выжил из ума. Ну, в самом деле, восемьдесят лет… Восемьдесят пять… А он всё чего-то бормочет. То вдруг на заседании Академии заявил, что был лично знаком с М.В. Ломоносовым. То на конференции, посвящённой 550-летию со дня рождения Леонардо да Винчи, затеял наизусть пересказывать, причём на латыни, его труд, о котором никто во всём мире никогда не слышал…
В «жёлтых» газетах появились статьи: де, старик имеет «прямую связь с Космосом», что позволяет ему черпать громадные знания из некоего «вселенского информационного поля». А он даже не возражал, не защищал свою научную состоятельность!
…Старик Гроховецкий не был учителем Боба Шилина. Он был учителем учителей Боба Шилина. Они познакомились случайно, на открытии какой-то выставки в Политехническом музее, и с тех пор Боб иногда приезжал к нему…
3.
До конца недели Шилин возился с тефлоновой сковородой. Он из-за этого даже отложил поездку на дачу к тёще. И к старику Гроховецкому попал только в субботу.
Лавр Фёдорович жил на самой окраине московского пригорода, Люберец. Он очень ценил вид из окна: почти не застроенные пространства лесов и перелесков, небо от края до края. Не любил он отчего-то больших городов, считал урбанизацию вредным процессом, и сторонился людей, этим процессом испорченных.
Дверь Шилину открыла сухая скуластая старушонка, жена учёного. Велела снять обувь и скрылась за дверью кабинета, откуда немедленно раздалось ворчание старика:
– Ты мне какой кефир принесла? А? «Милую Милу»? Сколько раз я просил не покупать эту гадость. Бери у Верки на рынке…
– Не было сегодня Верки.
– Тогда не надо было никакого брать. Сама пей эту отраву…
– Ну, и выпью, большое дело…
Старушка уплелась на кухню, а Боб вошёл в кабинет и представился. По прошлым своим визитам он знал, что старик не всегда сразу вспоминает былых визитёров. Но на этот раз он Шилина узнал, покивал. Как всегда назвал «голубчиком». Велел садиться. Боб сел и, чтобы потрафить старому отшельнику, немного поругал городскую суету, похвалил пейзажи за окном, выразил радость, что Лавр Фёдорович хорошо здесь устроился. Тот равнодушно покосился в сторону упомянутых пейзажей, пожал острыми плечами:
– Все как-то живут. Все привыкают. Скоротечна память людская, не способна она осознать многообразие жизни… Вам с вашего места видно насыпь, которую они там скоропалительно трамбуют?
Боб приподнялся, глянул в окно. Действительно, вдалеке, между домом и горизонтом, среди мягкой зелени полей и тяжёлой зеленью деревьев, желтела широченная земляная насыпь, по которой сновали самосвалы и бульдозеры.
– Бочажку с водой они видят, – бурчал старик, – и пока её обкапывают, чтобы, наверное, потом свести воду в Чёрное озеро и засыпать это место тоже. Но там есть ключик… небольшой такой ключик… даже два. И вот потом построят на этой насыпи жилой микрорайон. Дома, дороги… Десять тысяч жителей останутся в неведении, что здесь было раньше, и не подозревая, что будет потом. А ключики… эти ключики будут подтачивать дома и дороги.
Из глаза его вытекла слеза.
– Я стал плохо видеть, – пожаловался он. – Но пока ещё всё помню. О чём это я?
– «Не подозревая, что будет потом», – подсказал Боб.
– Ах, да. Вы физик, вы должны понять. Тот ускоритель, что эти умники строят в Альпах, просто преступление. Потому что не факт, что Вселенная находится в устойчивом состоянии. Нельзя быть в этом уверенным, Борис Дмитриевич. Вот они сейчас разгоняют частицы, чтобы лоб в лоб был удар. Энергии очень большие, десять в семнадцатой степени электронвольт. Для безопасности, и то относительной, нужно строить ускоритель больше солнечной системы диаметром. Если же добиться желаемого результата на локальном участке, то вдобавок можно получить результат не желательный: начнётся типичная ядерная реакция с выделением энергии, которой хватит, чтобы изменить физическое состояние всей Вселенной. Они наш нестабильный мир толкнут к переходу к другой устойчивости, где для нашей планеты может не оказаться места!
– А вы кому-нибудь в Академии об этом говорили?
– Голубчик! Говорил, не говорил, а толку-то! Может, и говорил. Я ведь могу понять, а влиять я не могу. Сижу и жду, что один какой-то умник двинет рычажок на лишние полмиллиметра, и вся наша реальность потоком излучения перейдёт в иной вид.
– И что же, по вашему мнению, делать?
– Лучше ничего не делать. Сидеть и тихо надеяться, что пронесёт…
– Один древний китаец, Лао Цзы, говорил: «Действует бездействием мудрец», – блеснул эрудицией Боб.
Гроховецкий кивнул:
– Это потом придумали прозвище Лао Цзы, «Старый мудрец». И теперь верят, что в древности некий Старый мудрец придумал учение Дао дэ цзин. А на деле жизнь сама по себе, учение Дао – само по себе. Человечеству от него ни тепло, ни холодно.
Бобу трудно было угнаться за мыслями старика. Однако он быстро нашёл аргумент в защиту человечества:
– А китайцы-то! Они это учение в школе преподают…
– И много оно им помогло? – усмехнулся Лавр Фёдорович. – Если ничего не делать, мир всё равно меняется, и невозможно понять, почему и в какую сторону. В человеческих языках даже нет слов для описания этого процесса. Люди слишком замкнуты на свой интерес, у них очень бедная лексика. Большинство всерьёз уверено, что есть «добро» и есть «зло», и между ними идёт «борьба»… Вот же чепуха… Причём заметьте, голубчик, только иероглифистика позволила сформулировать основы даосизма. То есть учение Дао записано не словами, а категориями. А уж как людишки перевели их в слова, дело известное. Понятно, что всё переврали. Нет, надо было быть последовательным: уж если решил действовать бездействием, так зачем составлял учение?.. Гордыня, вот оно что…
Появилась старушка, жена Лавра Фёдоровича; её имени Боб, к стыду своему, не знал. Она толкала перед собою сервировочный столик с колёсиками, на котором стояли чайник, чашечки, стаканы и блюдечко мёда.
– Что бы я без тебя делал, – надтреснутым ласковым голосом пробурчал старик.
– Голодным бы сидел, – строго сказала она и вышла.
Пока Боб разливал по чашечкам чай, Гроховецкий говорил будто бы сам себе:
– Сначала всё было не так. То, что я изучал в юности, теперь знаю только я. Многое куда-то потерялось. И то, что получилось, огорчает меня. Особенно, что пропали некоторые очень яркие люди. Был один поэт… Его нет в этом мире. Вот, я вам прочту: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как…»