Экзамен

Кортасар Хулио

– Невероятно, старик, – жаловался репортер. – Мало тебе одного скандала, ты еще хочешь устроить шум в таком кафе? Ты думаешь, я затем пошел, чтобы мне напоследок расквасили физиономию?

– Va bene [86] , – сказал Хуан. – Ты прав. Организованность и порядок – превыше всего. Хочешь видеть, как ставят фингалы, – плати пятнадцать песо за место у каната и смотри, как на ринге молотят друг друга.

– Слушай, старик, – говорил жалобно репортер, ожидая, что скажут Клара и Андрес, но те ни слова не проронили; они завернули за угол и нос к носу столкнулись с людьми, бежавшими со стороны улицы Кордова. Свистки (с Кордовы, а может, и еще дальше),

и один из бежавших, пулей пронесясь мимо Клары, выдохнул ей что-то вроде: «Живые, спасайтесь» или «Живей, опасайтесь», потом он споткнулся, на мгновение застыл на одной ноге, обретя равновесие, и кинулся дальше, а за ним темными комьями неслись другие, словно подстегиваемые полицейскими свистками. Репортер отдал приказ прижаться к стене за выступом дома и оглядеться, что происходит; они сбились в кучку в тени дома (здесь не было фонарей, а кафе на углу закрыто, как и табачный киоск) и смотрели на бегущих людей.

86

Ладно (um.).

– Какая-то демонстрация, – сказал репортер. – Их разгоняют.

– Не думаю, – сказала Клара. – За ними бы не бежали так далеко.

– Смотри-ка, там, за углом, несут раненого, – сказал Андрес.

– Тяжелораненого, – сказал репортер, который уже увидел руки раненого, свисавшие до земли; группа молча и очень медленно двигалась в их сторону и остановилась совсем рядом, повинуясь приказанию высокого мужчины в серой рубашке и в берете. «Славный подарочек», – подумал репортер, когда они положили раненого почти к его ногам, что-то бормоча и перешептываясь, —

лучше бы на Майскую площадь, и там

рассыпаться —

такой молодой, ну все, а ты и не понял,

что конец, —

почему это конец —

я тебе говорю —

– Положите мой пиджак ему под голову, – сказал светловолосый парень, дрожавший (возможно) от возбуждения. – Мне кажется, что… – Он недоверчиво поглядел на Андреса, потом на Клару. Раненый хватал воздух ртом, на губах у него застыли слюна и пух; его посадили, прислонив к стене, кто-то подложил ему под затылок свернутый пиджак. Все не столько смотрели на раненого, сколько переглядывались между собой. Раненый вдруг вскрикнул сухо и коротко, как пролаял, и, выпростав руку, прижал ее к животу. В темноте видно было плохо. Андрес заметил, что ноги мужчины то и дело пропадали в стелившемся по земле желтом пару. Только голова в черных кудрях ясно рисовалась в тумане.

– Что произошло? – спросил репортер человека, стоявшего рядом с ним.

– А что, вы думаете, произошло? – сказал другой. – Мы шли себе в парк Ретиро и —

– Siamo fregati, – сказал еще один. – Andiamo via subito, Enzo [87] .

– Да щас, погоди. В общем —

Но Андрес уже видел, как они поспешно уходили, один за другим ныряли в туман. Репортер потребовал, чтобы стоявший рядом с ним парень все-таки объяснил ему, но вдруг увидел, что его тоже нет, он уже завернул за колонну, и темень поглотила его. Остались только раненый и светловолосый парень, снявший пиджак. Остальные уходили группками или просто убегали по одному, бежали посередине улицы, меж немногочисленных машин, спускавшихся от Ретиро, – и репортер заметил, что ни одна машина не проехала по улице вверх. «Бледное бормотание, – слова механически приходили сами. – Бледное бормотание. Бледное». Он повторял: бледное, бледное, – пока не вытряс из слова смысл, пока не снял с него шелуху всех ассоциаций и не раскрыл его голое звучание, не обнажил его форму – бледный, – его звучное ничто – бледный, – пустота, в которой помещалась эта, другая бесцветная противоположность розового,

отрицательная суть того, что в свою очередь —

87

Мы влипли… Смываемся, Энцо (um.).

– Он умирает.

Голос Андреса. Лай, стон, человек в берете, скрывшийся за выступом дома. Аптека «Сориа», Клара? —

Грузовики —

– Че, Карлитос, Карлитос! – кричал светловолосый, наклонившись и вглядываясь в мучнисто-серое лицо раненого. – Карлитос!

Андрес с Хуаном отвели Клару к краю тротуара, и Стелла, ушедшая за угол, чтобы не видеть, тоже подошла и уцепилась за руку Андреса.

– Вы подождите здесь или идите вниз по улице, а я зайду в эту закусочную и позвоню в полицию.

– Я пойду с тобой и принесу воды, – сказал репортер. – Бледное бормотание.

– Поспеши, – сказал Хуан. – Он бросает его.

Когда они переходили улицу, светловолосый парень уже бежал вверх по Виамонте, а Клара закрыла лицо руками и кричала что-то, они не поняли, что, а потом она вернулась к раненому, хотя Хуан и не пускал ее. Стелла, державшая ее под руку, тоже поплелась за Кларой и Хуаном в тень, к человеку, который теперь лежал на боку и совсем замолк.

– Разве не видишь – он отобрал у него свой пиджак! – кричала Клара. – Отобрал!

– Подожди, – говорил Хуан, удерживая ее. – Дай лучше я.

Но она стонала, отбивалась и в конце концов склонилась над раненым. И с криком отпрянула. Стелла, не успев понять, в чем дело, опять убежала на угол, где для нее было больше ясности. Хуан с силой похлопал Клару по спине, встряхнул за плечи и сам наклонился в темноту. Репортер бежал к нему со стаканом воды.

– Телефоны не работают, – сказал он. – На, дай ему…

– Умер, – сказал Хуан. – Я тебе советую не смотреть на него. Дай воды Кларе. Да, старик, Кларе.

– Ладно, – сказал репортер. – Выпей, Клара. – И всыпал в стакан порошок. – Это ей поможет.

Ведя женщин под руки, они подошли к Андресу, стоявшему на тротуаре у закусочной, и перешли улицу Леандро Алема, не встретив ни одной машины, только редкие пешеходы кое-где прятались по углам. Андрес сказал, что закусочная не работает, днем была попытка разграбить ее. Хозяин, лощеный франт с кольтом в руке, ждал новых событий. Потрясающий тип. А телефон сдох.

– А мне что делать со стаканом? – спросил репортер, когда Клара отдала ему стакан назад. На дне оставалось немного воды, и он выпил ее медленно, глядя через донышко на низкое красноватое небо. Над Почтамтом он увидел самолет, который тяжело удалялся.

– Кто в нем летит? – пробормотал Хуан. – Самолеты всегда угоняют. Держись крепче, старуха, вот так.

Клара подчинилась и шла медленно, будто спала на ходу, а Андрес поддерживал ее с другой стороны и оглядывался на репортера, чтобы тот позаботился о Стелле, которая все время оборачивалась назад, полумертвая от страха.

– Я, правда, ничего не понимаю, – сказала Стелла.

Репортер пожал плечами, и, когда они проходили по узкой дощатой мостовой вдоль огороженного забором дома, где шел ремонт, осторожно поставил стакан на землю, рядом с дощатым настилом.

– Здесь столько виски – столько граппы – столько пива, «First and Last» – отличное питейное заведение

– на воздухе, открыто всем ветрам – орошается водяной пылью реки, грязь – ну и что – подумаешь, грязь,

– горячительное бодро вливается в чужие глотки.

«First and Last»: все, что случается, случается с другими прихожанами (здесь их называют клиентами) – так что заведение – отличное, здесь собираются люди с реки, чтобы прикончить жажду, —

посидят – попользуются, а потом уходят —