Экзамен
Шрифт:
– Мораль всех питейных заведений, – сказал Андрес, вытягивая ноги. – Кто-то теряет, а кто-то находит, и наоборот.
– Мораль тонкая, как южный ветер, – сказал репортер. – Годится для рулетки, для фильмов, для самых различных вещей.
– Для нас, – сказал Хуан, вытирая лицо. – Совсем чужие жизни, чтобы взбодриться самим. Я говорю с тобой? Нет, я не говорю с тобой. Я отбираю у тебя слова и прячу их. Снимаю с тебя улыбку или вот этот взгляд.
– Отобрал у него пиджак, – сказала Клара, вздохнув. – Простите меня, я очень устала. Нельзя…
«Отбирать, – подумал Андрес. Ему снова увиделся „Атенео", очки,
– К вопросу о пиджаке, – сказал репортер, пошел за стулом и повесил на него свой пиджак. Андрес с Хуаном последовали его примеру, сразу почувствовав, что усталость спадает, как всегда происходит, когда переоденешься. Ибо, как сказал Хуан, одежда является частью души человеческой и сама может чувствовать, а потому чем раньше ее повесишь, тем лучше. Им принесли пиво в бутылках —
не слишком холодное, поскольку —
(что-то насчет электричества) —
и огромные сандвичи с колбасой и сырокопченым окороком. Они устроились справа у стены, относительно уединенно, видно, темнота разогнала клиентуру. Раскосый парнишка у стойки не сводил с них глаз и только иногда оборачивался посмотреть, сколько времени на старых стенных часах, висевших между прейскурантом и вытяжкой (которая не работала).
– Сюда, – сказал репортер, – я пришел с девушкой в ту ночь, когда умер Рузвельт. Она так плакала, что мне пришлось глушить ее горе катамаркской граппой. По-моему, она тогда здорово на меня обиделась.
– А мы здесь были много раз, – сказала Клара. – От центра удалено и в то же время в двух шагах, из-за этого нравится. Андрес, помнишь ночь забастовки?
– Бедный Хуан, – сказал Андрес. – Как ему тогда досталось.
– А тебе? Тебе это стоило нового костюма. Пей, пожалуйста, Стелла. И хватит вам сидеть, будто в воду опущенным.
– Я смотрю на того сеньора, – сказала Стелла, боязливо указывая на клиента, который сидел за столиком в центре зала, под одним из вентиляторов (неработавшим), и потел, точь-в-точь как бывший президент Агустин П.Хусто, только один глаз у него был воспаленный, красный, а во рту – сигара. Четыре другие сигары частоколом торчали у него из кармашка для платка (платка не было).
– Полный набор, – сказал Хуан. – Погляди на его кольцо, трехкратное. Очки, лысина, черный галстук. Совершенство. Сейчас он поднимется и подойдет к нам, предложит купить отрез кашемира.
– Однако он пьет кофе, – сказал репортер. – Это скандал, потому что такой тип должен пить не кофе, а геспиридин. Официант!
– Слушаю вас, – сказал официант, глядя на дверь, в которую влетели сразу трое. Один обернулся и посмотрел на улицу, а двое оглядывались вокруг, как люди, вышедшие из темноты на свет, и, наконец, выбрали столик в углу. Первый махнул рукой и присоединился к ним; лицо у него было в копоти, волосы на висках склеены потом, как бриллиантином —
– Еще сандвичей, – сказал репортер. – А что, вентиляторы…
– Не работают, – сказал официант. – Еще сандвичей? Не знаю, осталась ли ветчина, пойду посмотрю. Смотри-ка, еще идут!
Вошли две пары.
– А что ты хочешь? – сказал репортер. – По-моему, главное их желание – смыться. Пейте, Клара, вы белее Грокка.
– Я –
– Ладно, – сказал Хуан, улыбнувшись. – Все было довольно мерзко, но ты вела себя хорошо. Иногда, правда, падала духом. Посмотри на эту девушку в желтой блузке. Че, да этот тип ей угрожает.
88
Здесь: жалкая, заблудшая душка (лат.).
– Разумеется, – сказал Андрес. – Истерия греческое слово. А не лучше ли тебе увезти Клару отсюда? Я имею в виду – из Буэнос-Айреса.
– Система Пинчо, – сказал Хуан с горечью. – Зачем? Это не может длиться дольше, чем… – Он по-мальчишески махнул рукой и уставился на курильщика сигары. Поплакать бы наедине с самим собой. Поплакать бы, закрывшись с головой простынею. Принять бы душ, да еще… Он смотрел, как мужчина за столиком у стены, где перегородка делила часть зала на маленькие отдельные кабинетики, нащупывал коленом колено женщины. Женщина смеялась, как крыса. «Тоже боится», – подумал Хуан и вдруг разглядел в глазах Андреса нечто, удивившее его. В голову пришла дурацкая мысль: хорошо бы рядом был цветной кочан. Некоторое время они сидели молча, но слушать отдаленные взрывы было, пожалуй, еще хуже. К тому же – туманные нимбы вокруг электрических лампочек, неработающая вытяжка, портрет Президента рядом с прейскурантом, «Старый Смаглер», пиво «Омбу», вино «Амаро Пагильотти».
– Невероятно, – заговорил вдруг репортер. – Видишь типа с сигарой? Сидит как ни в чем не бывало. Наверное, надо бы написать о нем.
– Напиши, – сказал Хуан. – Развлечешься немного. В противовес общему ощущению беспокойства, порожденного будоражащими общество элементами, —
у тебя, наверное, такой стиль, —
мы рады познакомить наших читателей с благоразумным человеком, который, сидя за столиком в «First and Last»…
– Черт возьми, – сказал репортер. – Если бы я писал такие репортажи, я бы уже стал знаменитым.
– А ты старайся, – сказал Хуан. – Вспомни Бернардо Палисси.
Стелла встрепенулась, услыхав имя, но ничего не сказала —
– Юность, пора золотая, – начал репортер, ожидая, что Хуан продолжит. Но Хуан смотрел на Клару, как старательно она ест свой сандвич, и последовал ее примеру: прислонившись головою к ее голове, стал в унисон с ней жевать, так что Андрес, глядевший на них, заулыбался.
– Знаете, – сказал Андрес словно о чем-то неважном, – вам обоим лучше бы уехать отсюда.
– Почему именно нам? – спросила Клара. – И почему уехать лучше? Прочти ему свое прелестное онтологическое стихотворение, Хуан, «Уйти, остаться…»
– Слушай, – сказал Хуан. —
Уйти, остаться,
С жизнью игра.
Кто его знает,
Когда —
пора.
– Я имею в виду географическую карту, а ты мне – про карту души, – пробормотал Андрес. – Хватит играть словами.
– Географическая карта, – повторил Хуан. – Географических карт давно нет, дорогой.