Элато. Тропой дерзких
Шрифт:
– Из дверей кухни вышла пожилая дородная женщина с бугристым лицом и большой, с ноготь, родинкой на подбородке. В руках несла пузатый кувшин.
Она налила пьяному полную кружку, затем со стуком поставила сосуд на стол. Я забарабанил пальцами по потрескавшимся доскам.
– Это...
– я не сразу вспомнил имя.
– Зая... Мне поесть принеси и мяса печёного. Вина большой кувшин тоже.
– От много вина может быть язва... Господина будет обслуживать Сэлта, - сказала она и ушла.
Оставшись пока не у дел, я огляделся. На дальней стене две не особо дорогие картины: на одной всадник
На другой стене висит что-то наподобие большого зеркала, в рост человека, в странной оправе, похожей на золотую, но создаётся такое чувство, что металл этот не из нашего мира, какой-то сказочный на вид. Самое интересное, что зеркало не медное, как водится, а какое-то странное, отражающее всё так, как будто ты на это и смотришь. Только клубится в этом зеркале какая-то дымка, подсвеченная оранжевыми отблесками от огня очага.
Троица о чём-то негромко разговаривала. Долетали лишь обрывки слов да навязчивый смех сидящей на мужских коленях кашитки, которая как бы нечаянно выпячивала под нос самцу свои перси. Так всегда... когда женщина интересуется мужчиной (может и в деньгах тут дело), то и шутки его кажутся изумительными, и сам он весь молодец. А когда интерес пропадает, то мужчина и шутит тупо и дурак вовсе.
Кашит сидел ко мне спиной, поэтому лица его не разглядеть (одинаковы они, если только шрамов нет или глаза одного цвета), лишь острые уши, которые расположены чуть выше, чем у обычных людей. Можно лишь определить, что он жирноват - этого даже не мог скрыть его дорогой щегольской камзол, который выше бёдер предательски выпирал буграми, показывая силуэты жировых валиков. Зато на поясе грозно свисают два коротких меча в ярких ножнах, больше похожих на сабли. Ловкости кашитов могут позавидовать даже хищники, поэтому он опаснее, чем вороноподобный. Это я говорю как опытный воин.
Чернокожая женщина сидела напротив усача. Когда я поднимался по лестнице, видел что-то светлое у неё на лбу, а теперь рассмотрел - на чёрной коже светлел вышрамированный паук, причем искусно. На щеках красовались по два ассиметричных ровных шрама. Я лишь сейчас разглядел, что её костюм амазонки - у него оказались укороченные плечи. То есть, там, куда цеплялись защитные пластины, красовались чёрные руки. А вот обрамлённое смоляными кудрями лицо красиво... Я слышал рассказы, видел на картинках чернокожих, но своими глазами такое чудо узрел в первый раз. То, что она крупнее меня, удивляло, конечно. Я за свою жизнь встретил только одну женщину, которая оказалась выше, да и то на два пальца. Эта же ладони на две повыше будет. Красивой она мне кажется потому, что я видел на картинах чернокожих женщин с пухлыми губами и широконосых. А у этой всё в меру, смотрел бы и смотрел... Но она, к моему сожалению, лишь пару раз бросила взгляд в мою сторону. Не оценивающий, когда примеряют как бы на себя, а изучающий. Её лишь интересует, какой я воин и не представляю ли для неё опасности. Можно многое понять по манере поведения, и мне понадобилось лишь немного понаблюдать: пара взглядов, фраз, чтобы понять - чернокожая воительница согревает по ночам вороноподобного.
– Тебя Сэлта обслуживать будет... видишь, - бормотание пьяного вырвало меня из размышлений.
– А меня эта старая карга Зая! Вот она - справедливость!
– А чего ты хотел? Что имеешь, то и имеешь. Я-то воин.
– Воин! и у тебя золота, наверное, много! А монеты твои в крови плавают! И ты с такими грехами идёшь за бессмертием? Я вот иду с чистой душой, хоть и бедный! Я философ!
– С пьяной рожей ты идёшь, все грешники мечтают хотя бы до листика дотронуться. А праведникам и так даены обещают бессмертие.
– Но, но!
– пьяный покачал пальцем.
– Пьянство не такой порок, как убийство.
– Ты что-нибудь слышал о честном поединке? Хотя... кому я рассказываю!
– Ага!
– пьяный поднёс кружку к губам, запрокинув голову, выпил залпом. Затем медленно вытер губы рукой.
– Завтра умрёём оба! хоть ты богатый, хоть я бедный! Ха, ха!
Я замолчал: в дверях кухни появилась Сэлта. Она шла, держа в руках покачивающийся кувшин, умудрилась в пальцах нести ещё и кружку. Руки напряжены, видно много вина болтается в сосуде. Волосы раскачивались в такт её шагам, с лица не сходила благожелательная улыбка. Её взгляд голубых глаз старался не упустить мой.
Ловко поставив кружку, она наклонила кувшин, и благоухающее рубиновое вино полилось в кружку, тягучее, насыщенное.
– Доброе вино, - сказал я.
– Ещё бы ты поесть принесла, да поскорей!
– Я быстро, господин, - она осторожно поставила кувшин и лёгкими шагами ушла.
– Завтра, может, и умрём... оба, - сказал я, поворачиваясь к пьяному, но тот уже давил лбом в стол, похрапывая. Но я добавил, смотря на его затылок: - А сегодня, видишь, я господин... вот так!
Я чокнулся с макушкой философа и, не смакуя, залпом выпил вино, терпкое, как люблю.
Сэлта принесла на подносе тушёную картошку, жареного поросёнка, хлеба и овощи в большой миске. Я с усердием отломил ногу от лакомого блюда и вгрызся в сочное мясо. А Сэлта уселась напротив меня, подперев подбородок рукой, смотрела мне в глаза. Причем в её взгляде была сейчас потаённая грусть, хотя смотрела приветливо.
– Вкусный поросёнок, запечённый на славу, - сказал я, смачно жуя. На время позабыл о троице, усердно наминая мясо.
– Этот алкаш тебе не мешает?
– Философ, что ли? Да нет, пусть дрыхнет, лишь бы не блеванул.
– Он тут уже дней пять. Всё никак не решится идти, говорит, самому страшно, а никто с собой не берёт.
– Кому он нужен-то?
Пару минут Сэлта смотрела, как я жадно ем. Затем, вздохнув, встала.
– Я сыра ещё принесу, - она тихо ушла.
– Иди посмотри!
– услышал я громкие слова кашита.
До этого момента в зале было относительно тихо. Лишь восклицания играющих в гости иногда нарушали монотонные беседы.
– Думаешь, я боюсь? Посмотрю сейчас!
– Черноусый встал, отряхнул со штанин крошки и подошёл к странному зеркалу. Но затем нерешительно повернулся, глядя на кашита.