Элегия смерти

Хаохуэй Чжоу

Следуя указаниям охранников, заключенные накинули на себя рубашки, схватили все остальное и друг за другом зашагали к лестнице.

– Как тебя зовут? – вдруг окликнул начальник Чжан парня в очках, когда тот проходил мимо.

– Хан Вэньчжи, – ответил парень, вытянувшись в струнку.

Начальник хмыкнул.

– Мне про тебя все известно. Но раз ты теперь здесь, следуй нашим правилам. Ты ничем не отличаешься от остальных, поблажек не жди. Понял меня?

– Понял, – глухо отозвался Хан Вэньчжи.

– Хорошо. – Начальник Чжан взмахнул рукой. – Можешь идти.

Шеренга

двинулась по тюремному коридору. Время от времени охранники останавливали строй, отпирали дверь и запускали в камеру одного из новичков. Наконец добрались до последней камеры на четвертом этаже, в юго-восточном углу здания. Один из охранников открыл металлическую дверь.

– Заходи, – кивнул он Хану Вэньчжи.

Тот взглянул на номер камеры – 424 [3] – и вошел, чувствуя подступающую волну отчаяния.

3

В китайской культуре цифра 4 считается несчастливой, поскольку при прочтении иероглифы «четыре» и «смерть» созвучны.

Когда дверь за ним захлопнулась, из коридора донесся голос:

– Парнишка хрупкий, так что вы с ним полегче.

– Не волнуйтесь, охранник Чжоу, – усмехнулся кто-то в глубине камеры. – Мы не посмеем доставить неудобства нашему славному государству.

Хан огляделся. Камера площадью чуть больше десяти квадратных метров. Слева от входа крошечный туалет, от которого шел жуткий смрад, а справа – металлическая двухъярусная кровать. На верхней койке кто-то лежал, а нижняя пустовала.

– Очкарик, вон твое место, – сказал мужчина, отвечавший охраннику, и махнул рукой в сторону свободной койки. Сам он развалился на нижней полке у стены, напротив него сидели еще трое заключенных.

Хан Вэньчжи заискивающе улыбнулся, прикидывая в уме: три кровати, шесть человек – он занял последнее место в камере. Бросив вещи на кровать, Хан сел, чтобы натянуть брюки.

– Эй, недомерок, одеваться тебе не разрешали! – крикнул парень с дальней койки. Несмотря на юный возраст – на вид ему не было и двадцати, – глаза на хмуром лице глядели злобно.

Хан замер, вцепившись в брюки обеими руками.

– Иди сюда, – подозвал его первый мужчина.

Сам он все еще полулежал в нарочито расслабленной позе – вероятно, такое мог себе позволить только местный главарь. Хан положил брюки на кровать и приблизился. Глава – лет сорока, невысокого роста, но крепко сбитый, левую щеку пересекал шрам от пореза – осмотрел Хана с головы до ног, будто хотел увидеть самое его нутро.

– Ты что, мать твою, немой? – Юный головорез подскочил к Хану и отвесил ему подзатыльник. – Почему не поздоровался со братцем [4] Пином? – Увидев у Хана искры гнева в глазах, он добавил: – На неприятности напрашиваешься?

4

Братец – почтительное обращение к мужчинам своего поколения в Китае.

– Ха, ну

надо же! У дохлика, я гляжу, есть характер! – рассмеялся другой заключенный. – Ты не забыл, где находишься?

Голос доносился с койки напротив, и Хан узнал в нем того, кто подначивал татуированного.

– Здравствуй, братец Пин, – кротко сказал Хан, решив подавить гнев и не привлекать лишнего внимания.

Братец Пин хмыкнул, а потом спросил:

– Как тебя звать?

– Хан Вэньчжи.

– Ну вот, приличное имя для приличного человека. – Братец Пин снова смерил Хана взглядом. – Почему же ведешь себя так некультурно? Тебя манерам не учили? Придя в чужой дом, нужно поздороваться с хозяевами.

– Да, братец Пин. – Хан послушно кивнул, затем повернулся к троим его соседям. – Я здесь недавно и не знаю всех правил, поэтому простите мою оплошность.

Братец Пин представил каждого из троицы:

– Это Черныш Хэйцзы, это Шань, а мелкий – это Шунь.

Хан поприветствовал их, каждого называя братцем. Чернышу – высокому и широкоплечему – и Шаню – среднего роста и худощавому – действительно было уже за тридцать, а вот к юному Шуню почтительно обращаться Хану пришлось себя заставить.

Мужчина на койке у входа до сих пор даже не шевельнулся. Хан замялся, не зная, следует ли представиться и ему тоже. Пин, угадав мысли Хана, сказал:

– Он спит, потом познакомишься.

По презрительному хмыканью Черныша стало ясно, что у них со спящим непростые отношения.

– О, скоро ужин… – Пин шумно втянул носом воздух.

Теперь и все остальные почувствовали слабый запах еды.

– Мне ведь сегодня положена двойная порция, верно? – Черныш оживился и потер руки.

– Верно, только не нервничай, – усмехнулся Шань. – Старик Чжан тот еще гад, но слово свое держит. Так что за сегодняшнее награду ты точно получишь.

– Да уж, ты прямо в ударе! – встрял Шунь. – Набить клетку на петухе – надо ж такое придумать!

Черныш гордо вскинул голову.

– Ну, я всех насквозь вижу, что тут скажешь. Я как глянул на этих салаг – сразу понял, что возиться стоит только с татуированным. Вот и результат! Приз будет за мной.

Ясно. Над новичками сегодня издевались по приказу начальника Чжана. Мотив очевиден – вычислить самого дерзкого и проучить в назидание остальным.

Пока обитатели камеры увлеченно беседовали, Хан осторожно прошел к своей койке и торопливо оделся. Вдруг он услышал шорох, перед глазами что-то мелькнуло, и рядом возникла высокая фигура – его сосед с верхней койки спрыгнул на пол. Хан поспешно вскочил, желая соблюсти правила вежливости.

– Ты новичок? – спросил незнакомец – лет двадцати, большеглазый, с изящным носом и высоким лбом и, пожалуй, слишком красивый для уголовника.

– Меня зовут Хан Вэньчжи.

– А меня Ду Минцян, – протянул сосед.

– Хорошо, братец Цян…

– Да ладно тебе, не настолько я стар, – перебил Ду со смехом. Он потянулся к своей койке и достал миску для риса. – Скоро привезут еду, надо подготовиться.

– Что ты за человек! – ухмыльнулся Пин. – Даже в тюрьме спишь как младенец, и аппетит зверский… Ты как будто в санаторий приехал.