Элем
Шрифт:
Мне там гораздо комфортнее, если сравнивать с миром «электричества и пластилина», но и это не предел. Предел наступит тогда, когда всякие пределы исчезнут. Возможно ли такое? Думаю, да. Во всяком случае, опровергнуть этот тезис нельзя, пока не закончится дорога.
Долго объясняюсь по телефону с мамой по поводу полученного ей письма из клиники.
– Всё нормально, - успокаиваю её.
– Это от профессора Розенталя. Курс лечения закончен.
–
– Да что там читать. Выкинь его в ведро.
Но она настаивает на том, чтобы процитировать несколько строк, чем остужает мою легкомысленность и самоуверенность. В письме сообщается, что требуется её согласие на помещение меня в стационар. Ушам своим не верю! Ай, да принципиальный доктор! Но потом неожиданно всё выстраивается в очень стройную схему. У меня же сегодня вечером встреча с господином Виталием. Представителем уважаемой фирмы. Вот ему и нужно адресовать насущные вопросы.
Он приходит не один, а с квадратным типом, обладателем пронзительного немигающего взгляда. Всё по-серьёзному, как у взрослых.
– Шантаж?
– осведомляюсь у них без всякой разведки.
– Для вашего же блага, - заверяет Виталий, смеясь.
– Вы многого не знаете, а время уходит. Вот, кстати, официальная бумажка на принудительное лечение, если вы завтра к двенадцати не явитесь туда сами.
Читаю мельком письмо на имя начальника клиники с положительной резолюцией. Время политики пряника истекло. Что ж, я дам вам то, чего вы хотите. Самое дорогое, что у меня есть — моё тело. Сейчас мне просто нужно постараться выглядеть адекватным в их глазах.
– А как же Мюнхен?
– иронично осведомляюсь.
– Вы сами виноваты. Ваши колебания заставили нас поменять тактику.
Не могу удержаться и помимо своей воли говорю, не избегая брезгливого тона:
– Человечек в котелке.
Грош цена моим мыслям об адекватности. Виталий вздрагивает. Его напарник вытягивается по струнке, готовый в любую секунду пеленать меня. Но я спокойно пью кофе и не пытаюсь выпрыгнуть в окно, и они расслабляются.
– Вы только что дали нам ещё одно подтверждение того, что именно вы нам и нужны.
– А вы мне?
Виталий будто поправляет на себе невидимый мундир:
– Слово «Родина» для вас что-нибудь значит?
Да, это отличное слово. Под него можно списать любую гадость.
– В школе, помню, проходили.
– Тогда мы за вас спокойны.
Разговор в общем-то закончен, но мы продолжаем сидеть и мирно беседовать о разных пустяках, допивая и доедая. Думаю о том, как мне ускользнуть от них. Мне нужно всего лишь минут пять наедине.
– Прекрасный получился вечер, - говорит Виталий, насытившись едой и разговором.
– Все вопросы обсуждены, и стороны довольны друг другом. Не так ли?
– Не вижу, почему бы я интерпретировал ситуацию как-то по-другому.
– На том и расстанемся до завтра.
Дождавшись моего удивлённого взгляда, он триумфально заявляет:
– До полудня вы совершенно свободны. Ну, а там — не обессудьте.
Что-то здесь не так. Смотрю на пустую чашку с кофе, но всё ещё продолжаю на что-то беспочвенно надеяться.
Пока еду домой в такси, пытаюсь вглядываться в «пустоту» и понимаю, что не вижу её.
Дома повторяю опыты с тем же результатом. Не паникую и дышу ровно. Вспоминаю те трюки, которые я использовал в начале своего пути для проникновения в Элем. Перебираю один за другим — без толку.
Попутно выясняю, что кое-какие навыки у меня всё-таки остались. Прищуриваясь, вижу сразу несколько вариантов развития событий. «Петли» набрасываются, как и раньше. И то хлеб. Значит, не всё потеряно. Ночь впереди и до полудня — практически целая вечность. Продолжаю рыться в своей кладовке навыков, сортирую по степени полезности. Нет, так просто вы меня не заполучите.
Теперь необходимо решить, как провести ночь и половину завтрашнего дня. Писать завещания, отдавать последние распоряжения и совершать прочие глупости, подобные этим, я бы никогда не стал. Но где-то здесь присутствует их невидимый глаз, через который они наблюдают за мной, анализируя мои поступки. И они должны быть им понятны.
Звоню всем подряд из телефонной книги на мобильнике. Не так уж и много тех, кого я соизволил туда занести. Всем говорю примерно одинаковые, ничего не значащие слова. Многих удивляю своим внезапным появлением из небытия. Завтра они поймут, почему.
Мама звонит сама. Вру ей, что письмо от доктора — чья-то злая шутка. Впрочем, с некоторой точки зрения, так оно и есть. Обещаю позвонить или даже приехать завтра.
На кухне дребезжит холодильник. За окном — трамвай.
Спать не ложусь. В последнее время я и так этим занимаюсь редко, а спать в такую ночь — глупость несусветная.
Достаю из чехла гитару. Когда-то она значила для меня больше, чем все богатства мира вместе взятые. Теперь — это обыкновенный музыкальный инструмент, для игры на котором я растерял все свои навыки. Беру парочку вычурных аккордов, некогда являвшихся предметом гордости в среде одержимых. Чёрт возьми, звучат они действительно неплохо! Дёргаю струны, пока не начинают болеть пальцы — совсем отвыкли.
С кем ещё попрощаться?
Взгляд падает на стопку фотоальбомов. Беру один из них, первый попавшийся, и сажусь на диван. Пожелтевший картон свято и беспристрастно хранит памятные события моей жизни, а у меня — сплошные провалы. Листаю и узнаю лишь половину близких мне когда-то людей. Особый конфуз выходит с фото красивой девушки лет двадцати. Пялюсь на портрет минут десять — никаких ассоциаций, пока в голове не звучит чужим голосом фраза: «объявляются мужем и женой». Амнезия в терминальной стадии. Но ведь это и есть то, к чему я стремлюсь: ничего ни от кого не хотеть и самому быть недоступным для чужих желаний. Кажется, это называется одиночеством.