Элемента.М
Шрифт:
А вот затем, наконец, был раздел о летоисчислении и правилах присвоения имен. Которые были нерушимо связаны. Поскольку, несмотря на то, что летоисчисление принималось опять же по человеческим законам страны проживания, но имена давались исключительно по собственным правилам. Ева легко поняла почему homo bellis назвали aliis sangvium и как из Человека красивого он стал алисангом. Но как привязывали Календарь алисанга к существующему, скажем в России, действующему календарю она понимала с трудом. Календарь алисангов был исключительно астрологическим. Летоисчисление велось "с начала времён", примерно, с Медного века, которому строгие ученые и приписывали появление и формирование столь отличных от людей
Уже под утро дочитав, наконец, эту самую нудную из всех прочитанных ей в жизни книг, она так и не узнала о себе ничего. Зато заметила, что в этом странном учебном пособии все время подчёркивались равноправие и равноценность каждой Генерации. И до маразма все делилось строго на четыре, по количеству Генераций и не иначе. Ева даже подумала, что посчитай она все слова в этом убогом издании, окажется что о каждой расе алисангов написано равное количество слов. Все поровну. Все одинаково. Все на четверых. Очень удобно. Много чего в нашей жизни можно поделить на четыре. Четыре стороны света: север, юг, запад, восток. Четыре стихии: огонь, вода, воздух, земля. Четыре сезона: весна, лето, осень, зима. Четыре времени суток: утро, день, вечер, ночь. Четыре темперамента: сангвиник, холерик, меланхолик и флегматик. И, невольно думая обо всем этом Ева машинально нарисовала в блокноте квадрат. Да, она честно записывала все, что ей было важно в четыре столбика. И, как это часто бывает, она уже легла в постель рядом со сладко сопящим Дэном и закрыла глаза, а эти записи все крутились и крутились у нее в голове. Но она никак не могла понять, почему их именно четыре.
Глава 25. Виктория
Виктория узнала Его сразу. Люди так часто говорят о своих снах, хотя ничего в них не понимают. Она же многое знала из своих снов, хотя никогда о них не говорила. Его она первый раз увидела именно во сне. С тех пор жизнь ее пошла перебежками от одного сна про Него до другого. Она могла бы даже сказать, что именно во сне в него влюбилась, но не была в этом уверена, пока не увидела его наяву на своем первом Балу Невест. С этого дня жизнь стала двигаться длинными скачками от одной мимолетной встречи до другой. Сейчас она видела его третий раз в своей жизни, и она знала, что сегодня он здесь будет. Она знала о нем так много, а он даже не подозревал об ее существовании.
Он стоял там, рядом с её отцом на улице у бассейна и Вики видела Его со своего инвалидного кресла сквозь окна веранды. Она знала, что он придет, она даже знала, что ему нужно - на небольшом журнальном столике рядом с ней лежали тонкой стопкой приготовленные книги. На самом деле не было никакой нужды ездить по всему дому в этом инвалидном кресле, но в нем она казалось такой безобидной и такой несчастной. Она села в него в тот день, когда увидела во сне - Он смотрит на нее в этом кресле - и провела в нем все лето, хотя точно знала, что тот день, когда он здесь появится, будет поздней осенью. В этот день после проливных дождей неожиданно ярко будет светить солнце, и бабушкин щенок-подросток по имени Гектор потеряется.
И вот с утра седая и высокая, с неизменно прямой спиной как престарелая балерина, бабушка уже отчитала кого-то из своих помощников за пропажу собаки и на улице со всех сторон то и дело были слышны призывные кличи «Гектор! Гектор!». Если бы у нее только было больше времени, если бы она не умирала такой молодой, если бы приступы не стали повторяться чаще, возможно, она не стала бы так форсировать события. А возможно и стала бы. Виктория улыбнулась и одела блузку с рюшами, обрамляющими самый нескромный вырез на груди какой только смогла найти среди своих вещей. Она умела обратить на себя внимание. Это была тем более удачная блузка, что под подбородком она начиналась со строгого воротника-стойки, а потом оборки словно разбегались, обнажая ключицы, и спускались сложной плавной линией вниз изящно обрамляя ее красивую грудь. Если сначала прикрыть вырез волосами, а потом словно невзначай откинуть их назад – на мужчин это действовало безотказно. Проверено даже на мамином муже, который до этого никого кроме матери, казалось, и не замечал.
И вот волосы лежат на груди, какая-то глупая книжка, открытая на первой попавшейся странице - на коленях, а бабушка входит во главе этой компании из трех человек. Время пощадило ее осанку, но не пощадило ее кожу. Глубокими морщинами пролегло оно по лицу, придавая ему выражение глубокой скорби, но высоко поднятый волевой подбородок усложнял впечатление ощущением несломленности. Да, время беспощадно, но и она не сдалась!
– Дорогая, к тебе гости, - сказала бабушка, и отошла в сторону, пропуская вперед отца.
Виктория не знала, чем так провинился перед ней отец, но каждый раз, когда он смотрел на неё, глаза его наполнялись слезами. И кроме такой естественной при взгляде на больного ребенка боли, она видела в них что-то еще. Сожаление? Безысходность? Она не любила приездов отца именно из-за этих, пронизывающих её своей безнадёжностью, глаз. Но сегодня она ждала его не как неизбежное зло, сегодня она была ему искренне рада – он привел Его. Наконец-то они познакомятся.
– Виктория, это Дэн Майер, мой коллега, я тебе про него немного рассказывал, - сказал, наконец отец.
И Дэн вышел у него из-за спины и искренне и открыто улыбнулся.
– Очень рад познакомиться!
Невозможно было не ответить на эту улыбку.
– Какой сегодня удивительно солнечный день, - воскликнула бабушка, глядя в окно. Но Виктория знала, что ее Солнце стояло сейчас в центре этой комнаты, и вся туманная галактика оставшейся жизни Виктории сейчас изменяла свой курс и закручивалась по спирали вокруг ставшего единственным для нее источника тепла и света.
Виктория только улыбнулась. Она не хотела портить момент звуками своего начавшего пропадать и скрипеть голоса.
– Прости, что побеспокоил, - извинился гость, и промолчать уже было невежливо.
– Ничего, - сказала она тихо, - У нас и так слишком редко бывают гости.
Бабушка сокрушенно покачала головой, но её видела только Виктория. Да, Виктория ненавидела гостей, и под любыми предлогами избегала их появления в этом доме, чем доставляла близким немало хлопот, но, в конце концов, говорить об этом в присутствии гостей даже умирающим девушкам невежливо.
– Что читаешь? – спросил Дэн, обратив внимание на книгу.
– А, это, - она закрыла книгу, повернув ее невнятной обложкой к себе, - Какая-то муть. Я давно заметила, как только отмечено какой-нибудь наградой – лучше даже не открывать. Вот это, например, Пулитцеровская премия.
– Понимаю. Это что-то типа высокой кухни для гурманов. Вычурно, с претензией, но совершенно несъедобно, - улыбнулся он, подходя ближе и засовывая руки в карманы. Солнце светило прямо ему в глаза, он щурился.
– Да. Или как интерьер жилища какого-нибудь именитого дизайнера. То весь дом изнутри листовым железом отделан, то лестница из штабелированного стекла, - поддержала Виктория, стараясь говорить чуть громче и понимая, что ее голос с этим справляется.